Когда все люди Альфреда были в сборе, отряд снова поехал на север. Однако задолго до того, как они добрались до Леминстера, отряд разбился на маленькие группы, большая часть которых через деревни направилась обратно в Уэбли. Только Альфред и Шалье проехали через город, где они остановились съесть поздний обед, и затем поехали дальше. Они ели не торопясь, но не заметили никакого возбуждения, не слышали выкриков, сообщающих важные новости, а стража у ворот даже не взглянула на них, когда они выезжали из города. Альфред прикусил губу. Не хотелось верить, что Генрих де Монфорт ранен настолько серьезно, чтобы не суметь отправить посыльного с распоряжением схватить принца.
Альфред вспомнил, как он нанес удар и как вел себя Генрих, когда он видел его в последний раз, и решил, что рана не могла быть серьезной. Альфред считал, что умеет излагать свои мысли, но не мог себе представить, как он, будучи на месте Генриха, отдал бы приказ капитану схватить принца, когда всей стране сообщили, что Эдуард свободен. Наиболее вероятно, что Генрих посчитал: раз он не может поймать принца, то, вместо того, чтобы действовать самостоятельно, надо сообщить о случившемся своему отцу, а Лестер решит, что делать. Это было очень похоже на Генриха. Или он просто не хотел схватить принца?
Когда эта мысль пришла ему в голову, он почувствовал облегчение. Альфред думал о состоянии духа Генриха, на которого вторично взвалили такую тяжелую и неблагодарную работу — надзирать за Эдуардом. Позднее, ближе к полуночи, когда он наконец прискакал в Уигмор и приказал страже у ворот отвести его прямо к принцу, который еще не спал, ему пришло в голову, что Генрих не стал преследовать принца по другой причине.
Хотя Эдуард крепко обнял Альфреда и поблагодарил его за участие в организации побега, но как-то очень резко спросил, почему Альфред так долго возвращался в Уигмор. Каждую черту и любое движение лица Эдуарда было хорошо видно, потому что маленькая комната в башне была ярко освещена: на стенах полыхали факелы, в подсвечниках, которые поставили рядом с маленьким камином, горели свечи.
Сердце. Альфреда упало от того, что он прочел в лице принца. Но он спокойно ответил, что остановился вместе со слугой пообедать в Леминстере, чтобы свидетели могли подтвердить, что видели двоих вооруженных, но безобидных путешественников, которые, конечно, не могли бежать с принцем. Затем они медленно кружным путем поехали в Уигмор. Его ответ удовлетворил принца, но скорее потому, что он понял неуместность своих беспочвенных подозрений и подавил их, а не потому, что ответ был логичен.
Полусумасшедшая подозрительность в сочетании с железной волей Эдуарда навели Альфреда на мысль, не приветствовал ли Генрих побег принца, понимая, что скоро будет уже поздно. Задолго до того, как его отец на самом Деле мог бы освободить Эдуарда от оков, принц бы непоправимо обезумел, хотя вовсе не казался бы таковым на первый взгляд. Не будет невнятной речи, возможно, не будет даже приступов ярости, но он станет зол, и ядовитые намерения начнут отравлять его отношения даже с самыми любящими и преданными ему людьми.
— Что теперь? — резко спросил Эдуард. — Сколько я буду здесь оставаться?
Альфред вздрогнул. Эти слова подтвердили его тревожные мысли, доказывая: Эдуард боится, что теперь он находится во власти Мортимера.
— Простите, милорд, я устал и почти сплю. Сколько вам здесь оставаться, об этом судить вам. Лорд Мортимер в Ладлоу. Он будет ждать вас там, или приедет сюда по вашему приказу, или же встретится с вами в любом месте, какое вы назначите.
Короткий кивок показал, что Эдуард принял услышанное к сведению, но не похоже было, чтобы это его успокоило. Альфред догадался, что Эдуард, сохраняя способность рассуждать здраво, все-таки подозревал, что его побег кто-то хочет использовать в своих целях. Он был лордом этих земель и неплохо знал их, поэтому теперь он обдумывал причины, по которым Мортимер выбрал именно это место, его преимущества и недостатки. Однако то, что он сказал, не имело никакого отношения к месту встречи.
— Томас утверждал, что его брат откликнется на мой призыв в армию. Это правда или всего лишь надежда юного фанатика?
— Правда, но за это надо будет платить.
Эдуард вздохнул:
— Всегда надо платить, — но было заметно, что он немного расслабился.
Альфред тоже приободрился, поняв, что взял правильный тон. Конечно, сейчас в Эдуарде подорвана вера в преданность и великодушие; поэтому сказать ему, что его поддерживают только из этих побуждений, означало усилить его подозрительность, особенно учитывая его нынешнюю слабость. Однако он готов был заключить сделку. Принц подтвердил мысль Альфреда, оглядев маленькую комнату и указав ему на табурет возле постели, на котором стояли фляга и бокал.
— Возьмите это, отнесите к камину и садитесь. — Он подбросил в огонь несколько маленьких поленьев и засмеялся. — Леди Матильда была потрясена и благодарна, когда я отказался от ее комнаты, ее постели, кресла Мортимера и слуг и выбрал эту маленькую комнатку в башне.
— Вы имеете в виду, она думает, что вы оказали ей честь ради ее мужа, — бросил Альфред через плечо, пока ставил табурет и размещал флягу и бокал на полу между двумя табуретами. — Она очень предана Мортимеру, — продолжил он, пока Эдуард устраивался на табурете. Он последовал его примеру.
Принц рассмеялся, наполнил бокал, выпил половину, а остальное предложил Альфреду. Тот взял бокал, допил оставшееся вино и вернул его принцу.
— Могу себе представить, — сказал Альфред, — что роскошная тюрьма так же терзает дух, как кандалы разъедают тело. Хотя я уверен — после кандалов роскошь, даже тюрьмы, уже не так раздражает.
— Вы все еще пытаетесь убедить меня простить Генриха де Монфорта? — Голос Эдуарда повысился и стал тверже. — Вам не нужно беспокоиться. Я вполне оценил то, что он мог сделать мою жизнь намного несчастнее, даже несмотря на то, что кандалы были бы плохой политикой и не служили бы цели Лестера казаться добродетельным и великодушным.
Он снова наполнил бокал, но пить не стал, а, глядя в него, тихо спросил:
— Почему вы приняли участие в моем спасении, Альфред?
— Не только из любви к вам, милорд, — улыбнулся Альфред. — Боюсь, я был втянут отчасти случайно, а отчасти потому, что у меня зуб на Гая де Монфорта. — Он вздохнул. — Не слишком возвышенные причины.
Эдуард поднял бокал и отпил глоток. Альфреду показалось, что его глаза погрустнели, но теперь они уже не казались сумасшедшими. Альфред пожал плечами, пряча свое удовлетворение тем, что он честно признался принцу. Он догадывался, что, обнаружив личную заинтересованность, он сделал свое участие более понятным принцу. Альфред засмеялся и снова заговорил:
