Войдя в комнату, я почувствовала глубокое волнение. Я так хорошо помнила, как мать бывала здесь. Она любила сидеть на диване у окна, чтобы я была рядом с ней или у ее ног, и мы разговаривали. Вот кресло, на котором она сидела, вот ее стол. На нем лежала книга и стоял ящик из сандалового дерева, своего рода бюро. Я подошла и открыла его. Под доской, на которой пишут, находилось углубление. Сейчас там ничего не было, кроме нескольких листов чистой бумаги. Это было самое подходящее место, где можно было бы хранить дневник, хотя едва ли что-то можно было держать там, если она хотела спрятать это.
Тогда где? Я еще раз оглядела комнату. Вот стул со спинкой, украшенной инкрустацией и резьбой; его моя бабушка специально заказывала для мамы. Он был современной формы, не то, что эта старая деревянная скамья с высокой спинкой, скамья-ларь. Сколько себя помню, она всегда была в замке. Мама говорила, что, когда приехала в замок, скамья уже была там. Она, наверное, была сделана в середине прошлого столетия, задолго до поражения Армады. Это был, в действительности, ящик, но со спинкой и подлокотниками. Крышка ящика служила сиденьем, а боковые и задние стенки, будучи разной высоты, были спинкой и подлокотниками. Я подошла к нему, открыла сиденье, вынула несколько старых платьев. Там была еще шляпа с пером, которую, я помню, носила мама. Меня охватило волнение: это была ее комната, со дня ее смерти она не изменилась, и я была уверена, что где-то здесь я найду дневник.
В таких сундуках, как этот, часто были потайные отделения. Не было места лучше, чтобы спрятать свои бумаги. Я вынула одежду, чтобы лучше осмотреть ящик. Боковые стенки были толще, и очень могло быть, что там было пустое пространство. Я легонько постучала по дереву. Оно казалось полым, и я была уверена, что где-то была скрыта пружина.
Стоя на коленях перед ящиком, я услышала шум. Это могли быть только шаги в коридоре: кто-то подходил к двери. Продолжая стоять на коленях, я посмотрела на дверь. Сердце мое сильно забилось, когда щеколда поднялась, и дверь стала бесшумно и медленно открываться. На пороге комнаты стояла мачеха.
В ней всегда было что-то таинственное; я знала, что слуги боялись ее, и в этот момент я тоже ее боялась. Казалось, прошла вечность, но она молчала только несколько секунд. Что же меня так испугало в этот момент? Вдруг я поняла, что на ее лице не дрожал ни один мускул, выражение не менялось. Когда она улыбалась, уголки губ чуть-чуть приподнимались — и все. Я вдруг почувствовала, что возле меня стояло воплощение зла. То же самое, вероятно, чувствовали и слуги. Но кто мог сказать, потому ли это, что она имела репутацию ведьмы или действительно в ней было что-то сатанинское?
Губы ее чуть заметно двигались на неподвижном лице.
— Разбираешь вещи матери?
Мария вошла в комнату, дверь за ней закрылась. Я почувствовала желание броситься вон из комнаты. В моем сознании отчетливо промелькнула мысль, что я ведь оказалась с ней… наедине.
— Ну… да, — сказала я. — Все эти годы вещи лежали здесь.
— Нашла ты, что… искала?
— Здесь только ее одежда. Я встала.
— И ничего больше? — спросила она.
— Ничего, — ответила я.
Она подняла туфлю на высоком каблуке с круглым носком.
— Ужасная мода! — произнесла она. — Сейчас она лучше, правда? Посмотри на этот плоеный жесткий воротник. Кружево великолепное, но фасон ужасный, ты так не думаешь? Хорошо, что он уже вышел из моды, хотя в нем было одно достоинство: он заставлял женщин высоко держать голову.
Я подобрала вещи и положила их обратно в ящик.
— Ты хочешь, чтобы они остались здесь? — спросила она.
— Я не знаю, что можно сделать с ними.
— А я думала, что ты специально для чего-то собрала их. Может быть, отдать их служанкам? Но даже они теперь стремятся придерживаться моды.
Положив обратно в ящик все вещи, я закрыла крышку, и она опять превратилась в сиденье.
— Неплохая комната, — сказала Мария. — Нужно ею пользоваться. Но, может быть, ты считаешь, раз это была комната твоей матери…
— Да, я хотела бы оставить здесь все, как есть.
— Пусть так и будет, — сказала она и вышла. Интересно, поняла ли она, в каком напряжении я была?
Я пошла в свою спальню и была рада, что Сенары там нет. Через некоторое время я почувствовала себя лучше, а потом задала себе вопрос: «Что на меня нашло? Почему я была выведена из равновесия? Только ли потому, что мачеха застала меня за осмотром ящика?»
Дженнет все выболтала. Бедная Дженнет, она не смогла удержаться.
— Твоя мать всегда что-то писала, — сказала Сенара. — Каждый день в какой-то тетради. Ты знала об этом?
— Дженнет сказала мне на днях. Она и тебе об этом говорила?
— Нет, Мэри сказала, что она рассказывала об этом на кухне. Все это звучало довольно таинственно.
— Почему то, что она вела дневник, должно казаться таинственным? Многие так делают.
— Очевидно, она его спрятала? Тогда где он? Ты нашла его? Думаю, что нашла.
— Нет, не нашла.
Сенара пристально посмотрела на меня:
— Если бы он у тебя был, ты бы прочитала его? Я молчала, а она продолжала:
— Люди записывают в дневники свои тайные мысли. Если бы она хотела, чтобы ты прочитала его, она бы тебе показала его, да?
Я молчала. Я думала о том, зачем Дженнет разболтала о том, что мама что-то записывала каждый день, но, беспокоясь, чтобы никто не видел написанного, прятала свои записи.
Я вспомнила о дневнике, который вела, когда была ребенком. В нем я записывала фразы вроде «Сегодня шел дождь», «К отцу в замок приезжали гости», «Сегодня жарко» и так далее, только в Рождество добавлялось еще описание праздников. Такой дневник не надо было прятать.
Потом перед мысленным взором возникла мама, что-то украдкой пишущая. Вот она встала, ища место, где бы спрятать бумаги, чтобы никто в замке не прочел их.
А Сенара все говорила:
— Она была какая-то странная, не правда ли?..
Перед самой смертью?
— Что ты имеешь в виду?.. Странная?
— Ты каждую ночь уходила к ней спать, почему?
— Просто мне хотелось.
— Нет, ты играла в маму. Тебе всегда нравилось, когда за кем-то надо ухаживать: собачки, птички и все такое. Ты помнишь, как принесла домой чайку со сломанной ногой? Другие чайки заклевали ее до смерти, а ты нашла ее на берегу. Она так пронзительно кричала! Я помню, как ты принесла ее домой и выхаживала, но это не привело ни к чему хорошему, все равно она умерла во дворе. «Опять мисс Тамсин нашла себе заботу», — говорили слуги. А как ты хлопочешь над павлинами в Лайон-корте? Значит, ты ходила ухаживать за матерью, зачем? Ты была бы там в ту ночь, когда она умерла, если бы я не заболела. О, Тамсин, ты меня винишь в этом?
