«Они должны считать меня безумной! – подумала она. – Агату это не может особенно волновать, у нее ум как у козочки… славная девушка, ничего больше. Гракх – другое дело! Надо будет с ним поговорить. Он имеет право знать немного больше обо всем».
Ночь залила мир чернильной чернотой. Небо без единой звезды было невидимым, но легкий ветерок заставлял трепетать пламя факелов. Несмотря на предвещавшее грозу отдаленное погромыхивание, кортеж продвигался таким медленным и торжественным шагом, что Марианна не выдержала.
– Почему мы так ползем? – сквозь зубы пробормотала она. – Это скорей похоже на похоронную процессию, чем на свадебный кортеж! Не хватает только монаха, напевающего Dies Irae.
Пальцы кардинала сжали ей руку до боли.
– Имей выдержку! – проворчал он совсем тихо, даже не взглянув на нее. – Со своим уставом в чужой монастырь не лезут… Надо следовать распоряжениям князя.
– Они вполне соответствуют той радости, которую он испытывает от этого брака!
– Не будь такой желчной! И особенно не будь бессмысленно жестокой. Никто не хотел бы настоящей, веселой свадьбы, больше, чем Коррадо! Для тебя это только пустая формальность, для него же – жгучая боль.
Марианна покорно выслушала выговор, сознавая, что заслужила его. Она печально улыбнулась, затем, внезапно изменив тон, спросила:
– И все же есть одна вещь… хотя бы ее я хочу знать.
– А именно?
– Возраст моего… князя Коррадо.
– По-моему, двадцать восемь с небольшим.
– Как?.. Он так молод?
– Мне кажется, я говорил тебе, что он не стар.
– Действительно… Но не до такой степени!
Она не добавила, что представляла его себе лет сорока. Когда приближается старость, как у Готье де Шазея, сорок лет казались расцветом сил. Итак, она обнаружила, что этот несчастный, чье имя она отныне носит, этот обреченный безжалостной природой на постоянное заточение во мраке, был, как и она, существом молодым, существом, которому полагалось в полной мере наслаждаться жизнью и счастьем. Вспомнив его приглушенный голос, она ощутила прилив горячего сочувствия вместе с искренним желанием прийти ему на помощь, по возможности смягчить терзавшие его муки.
– Крестный, – прошептала она, – я хотела бы помочь ему… может быть, хоть немного утешить. Почему он так упорно не хочет показаться мне?
– Надо предоставить действовать времени, Марианна, может быть, оно постепенно заставит Коррадо думать иначе, чем теперь, хотя это удивило бы меня. Вспомни, чтобы охладить твой порыв милосердия, что ты должна дать ему то, о чем он всегда грезил: ребенка с его именем.
– Настоящим отцом которого он, однако, не будет! Он попросил меня время от времени привозить ребенка сюда. Я это охотно сделаю.
– Но… ты разве не слышала условий вашего контракта? Ты обязываешься привозить сюда ребенка не реже одного раза в год.
– Я… нет, я ничего не слышала! – густо покраснев, призналась она. – Очевидно, я думала о другом.
– Не слишком подходящий момент! – проворчал кардинал. – Как бы то ни было, ты подпи…
– …подписала и сдержу слово. После того, что вы мне сказали, я сделаю это даже с радостью! Несчастный… несчастный князь! Я хочу быть для него другом, сестрой… Я хочу ею стать!
– Да услышит тебя Господь и поможет в этом, – вздохнул кардинал. – Но я сомневаюсь!
Ведущая в часовню песчаная аллея начиналась за правым крылом виллы. Проходя за своим новым жилищем, Марианна заметила, что бассейны окружили его со всех сторон, но за тем, который простирался с тыла почти во всю длину дома, возвышался величественный павильон над входом в грот. Висящие на колоннах бронзовые лампы освещали это строение, придавая ему праздничный вид и оставляя на черной воде длинные золотые дорожки. Но дорога в часовню, проходившая через небольшую рощу, вскоре скрыла из глаз изящный павильон. Даже сиявшая огнями вилла исчезла, и сквозь густую листву только кое-где мелькали отблески света.
Возвышавшаяся на небольшой поляне часовня оказалась низкой, старой и приземистой, в примитивном римском стиле, о чем говорили мощные стены, редкие окна и круглые арки. Она резко контрастировала своей первобытной тяжеловесностью с немного вычурным изяществом окруженного водой замка и чем-то напоминала брюзгливого старика, осуждающе взирающего на безумство молодости.
Открытая низкая дверь позволяла видеть горящие внутри свечи, покрытый чистым покрывалом каменный алтарь, золотое облачение уже ждавшего священника и странную черную массу, которую Марианна не смогла рассмотреть снаружи. Только переступив порог церкви, она поняла, что это такое: прикрепленные к низкому своду бархатные занавеси отделяли часть хоров, перегораживая их посередине. И она поняла, что лелеемая ею шаткая надежда увидеть хотя бы фигуру князя во время церемонии рассеялась. Он был или будет там, в этом своеобразном бархатном алькове, рядом с которым поставили ей кресло и скамеечку, определенно близнецов таких же, находящихся за преградой.
– Даже тут… – начала она.
Кардинал покачал головой.
– Даже тут! Только совершающий обряд увидит супруга, потому что перед алтарем преграды нет. Священник должен видеть обоих вступающих в брак, когда они произносят слова согласия.
С тяжелым вздохом она позволила подвести себя к предназначенному для нее месту. Рядом с нею горела громадная свеча из белого воска в серебряном шандале, поставленном прямо на пол, и никаких других приготовлений к церемонии, кроме дароносицы и покрывала алтаря, не было видно. В холодной и сырой часовне стоял неприятный запах затхлого воздуха. По сторонам ушедшие Сант'Анна покоились вечным сном под плитами старинных саркофагов. Марианне вдруг пришло на память, как когда-то в Лондоне она смотрела в Театре трагедии пьесу, где невесте осужденного на смерть героя разрешали сочетаться с ним браком в тюремной часовне ночью перед казнью. Заключенный был тогда отделен от девушки железной решеткой, и Марианна вспомнила, как ее взволновала тогда та сцена, такая мрачная и драматичная… Сегодня вечером она играет роль невесты, и супружеская пара, которую она составит с князем, будет такой же эфемерной. Выйдя из этой часовни, они будут так же разделены, как если бы топор должен был обрушиться на кого-то из них. Впрочем, человек, находившийся за хрупкой бархатной преградой, не был ли он тоже осужденным? Молодость приговорила его к жизни при ужасных обстоятельствах.
Свидетели и кардинал расположились позади молодой женщины, а она с удивлением увидела, что Маттео Дамиани присоединился к священнику на алтаре, чтобы прислуживать при мессе. Белый стихарь покрывал теперь его мощные плечи, подчеркивая короткую шею, чья плебейская толщина контрастировала с благородством некоторых линий лица. А лицо было действительно римским, хотя по-настоящему красивым не выглядело, может быть, из-за очень грубо вылепленного рта, в складках которого таилась животная чувственность, или слишком неподвижных глаз, никогда не моргавших, чей взгляд быстро становится невыносимым. На протяжении всей службы Марианна испытывала мучения, непрерывно ощущая на себе этот взгляд, но когда она в негодовании метала в ответ молнии гнева, управляющий не только не отводил наглые глаза, но ей казалось, что она видит пробегающую по его губам холодную улыбку. Это до такой степени вывело ее из себя, что она на какое-то время забыла о находящемся за занавесом человеке, таком близком и одновременно таком далеком.
