Как ни странно, впечатление было такое, будто Эверард стал еще более преданным ей и ее делам, словно после женитьбы на ткачихе Эмме чувствовал какую-то вину перед ней. Хотя никто бы не посмел обвинить его в том, что он хоть когда-либо проявлял к ней недостаточно любви и обожания.
– Продукты, привезенные из Суссекса, миледи, – сказал бейлиф, кладя перед ней очередной список.
Констанс с трудом сдержала вздох. Для свадебного пира она велела привезти большое количество провизии из своих суссекских владений, которые и без того уже много раз выручали ее в трудные времена. У Уильяма де Кресси и Эрно Фицгамелина будет теперь новый сюзерен, возможно, впрочем, что они будут рады избавиться от нее.
Бейлиф и брат Эланд просматривали тонкие свитки со счетами, когда услышали звонкие детские голоса.
– Мама! Мама!
В комнату вбежала младшая дочь в шапочке для верховой езды, с прикрепленным к ней пером. На шее у нее висело ожерелье из голубых камней – рождественский подарок. За ней более степенным шагом шла старшая сестра, а следом бочком крались две собаки. Замыкал шествие Тьерри де Инер, который выглядел очень авантажно в черной шерстяной куртке и панталонах.
– Мама! – Младшая дочь бросилась на колени к Констанс, не заметив чернильницы, которая упала на пол. – Мы едем кататься. Поехали с нами. – И она потянула Констанс за рукав.
Оди подошла к столу. Она с любопытством скосила глаза на разложенные документы.
– Тьерри сказал, что я могу поехать на своем пони, мама. – За это время Тьерри успел стать ее кумиром.
– Это ей награда за то, что она четырежды переписала молитву, не сделав ни единой ошибки.
Подняв глаза на Тьерри, Констанс улыбнулась.
– Мне очень приятно слышать такую похвалу.
Констанс поднялась, за ней встали все мужчины. Она еще с утра оделась для верховой езды, но срочные дела заставили ее отложить прогулку.
Оди взяла ее за руку, и они пошли вниз по ступенькам. Тьерри, который вел Беатрис, спросил у нее, не составит ли им компанию сэр Томас. Она ответила, что нет.
Плохая погода не позволяла им выезжать из замка так долго, что сейчас они чувствовали большое облегчение, скача по лесам, одетым в зеленые кружева из раскрывающихся почек. Констанс собиралась прокатиться с дочерьми вдоль реки. Рабочие строили там ее новую часовню, воздвигаемую в честь Пресвятой Девы.
У нижних ступеней лестницы, ведущей на башню, с ребенком на руках, ее поджидала сестра Мабель.
– Куда ты едешь, Констанс? – спросила она. – Я хотела бы поговорить с тобой.
Констанс остановилась взглянуть на свою племянницу, прехорошенькую девочку, закутанную в пеленки из вышитого льна и красный шерстяной плед. Окрестили ее Элизабет. И крестной матерью, конечно, была Констанс.
Малышка улыбалась во сне, выпячивая свои крошечные губки. Беатрис приплясывала вокруг тети, стараясь рассмотреть свою двоюродную сестренку, но Мабель, нетерпеливо нахмурившись, держала ее слишком высоко, чтобы Беатрис могла дотянуться.
– Ты должна меня понять, я не могу вернуться домой. – Мабель была одета роскошно: плотно облегающее фигуру пальто, элегантно отороченное бобровым мехом, зеленая шелковая шаль и ниспадающая с уложенных в корону волос кружевная вуаль. – Это просто невыносимо. Послушай меня, Констанс: ты должна разрешить мне на какое-то время остаться в Морле. Я готова пожить в своей старой комнате, большего мне и не надо. А с девочкой мне поможет моя старая служанка.
Сестры вышли во двор. Кобыла Констанс ожидала свою хозяйку, и она с некоторым смущением заметила, что грумы уже успели заменить ее обычную уздечку на свадебную, красно-золотую с кисточками.
– Вряд ли тебе придется по вкусу здешняя жизнь, – сказала она. – И в чем причина? Ведь он больше тебя не бил?
Вперед вышел Эверард и взял поводья кобылы.
– Я велю грумам, чтобы они все переменили.
– Нет, я не хочу ждать. – Констанс подумала, что это не к добру, но, в сущности, ей было все равно.
Эверард передал ей младшую дочь. Констанс усадила девочку в седло перед собой. Ведя на поводу пони, подъехал грум.
– Констанс, ты не слушаешь меня, – сказала сестра. – Я опять беременна. Он говорит, что теперь я должна родить ему сына. Но ведь Элизабет всего еще три месяца. Я должна вскормить ее сама, а не отдавать кормилице. Но его мать и сестры…
– Мабель…
Констанс хотела поговорить об этом в другой раз, когда рядом не будет прислушивающихся к их разговору грумов. Юбер де Варренн и его отец отправились на соколиную охоту с Томасом Моршолдом и многими другими гостями, прибывшими на свадьбу. Это было подтверждением еще одной жалобы Мабель, что муж проводит с ней время только в постели.
Констанс осмотрела двор.
– Где Бертрада? Почему бы тебе не присоединиться к ней и де Клайтонам?
Если бы она могла найти служанку де Клайтонов, то послала бы ее за Бертрадой: пусть придет и побудет с Мабель. Даже если это ей и не по вкусу. Ее младшая сестра и ее муж не слишком-то жаловали де Варреннов, как, впрочем, и те их.
Тьерри усадил Оди на пони. Констанс не удержалась от улыбки, видя, с какой гордостью дочь подняла на него глаза.
Почему, трудно сказать, но этот взгляд напомнил ей их зимнее путешествие. Когда у путников было очень плохо с едой и Тьерри обхаживал аппетитных вдовушек, чтобы раздобыть у них хоть что-нибудь съедобное. Потом она вспомнила тот страшный снежный буран и то, как Сенред спросил у Лвид, неужели им так и суждено погибнуть на этой проклятой дороге. Замотанная в промерзшие тряпки, Лвид кивнула, но они так и не поняли, что означает этот кивок.
Тьерри вручил Оди хлыст, придерживая поводья пони, пока сопровождавший ее грум не сел на свою лошадь.
Констанс все еще не сводила с Тьерри глаз.
Они ни разу не заговаривали на эту тему.
В первые дни после возвращения в замок, когда еще не улеглось первоначальное смятение, Констанс отвела школяру комнату и велела, чтобы его как следует кормили, а затем назначила его учителем своих девочек. Им понравился молодой красивый Тьерри, а ей было спокойнее знать, что девочки находятся и под его присмотром, в то время как она занимается своими сильно пошатнувшимися делами.
После того как Констанс приняла вызов Клеров, с позором изгнала Роберта Фицджилберта и наказала по заслугам Жюльена, она часто встречала Тьерри в залах, во дворе и в других местах и каждый раз испытывала жгучее желание расспросить о Лвид – знает ли он, куда отправилась валлийка, испытывает ли он к ней хоть какие-нибудь чувства.
Но больше всего, конечно, ей хотелось расспросить его о Сенреде.
Сидя на своей норовистой кобыле, она знала, почему не осмеливается даже заговорить об этом. Стоит только начать, и на нее сразу нахлынут воспоминания, сердце сдавит мучительная боль, невыносимая тоска по единственному человеку, которого она когда-либо любила, но который не может ответить ей взаимностью, тут же неминуемо разразится поток слез, а это будет позором и унижением не только для нее самой, но и для него.
