Священник поставил чашу на алтарь, затем, пав на колени, воздел руки к демонической статуе и громко воззвал:
— Отец зла и греха, разврата и преступления, сатана, бог удовольствия и богатства, вечный источник мужественности и запретных страстей, хозяин тех, кто предается разврату, приди к нам сегодня ночью сюда, где мы собрались, чтобы почитать тебя и обожать!..
Несмотря на запрет Деметриоса, Фьора не выдержала и тихо спросила:
— Кто этот человек?
— Священник, лишенный сана, только бывший священник может служить эту мессу…
— Он…
— Замолчи и, что бы ты ни увидела, не произноси ни слова! — строго сказал Деметриос.
Церемония вошла в новую фазу: сначала колдуны, а затем и все присутствующие парами стали проходить перед статуей для приветствия. Они простирались ниц перед алтарем и перед статуей, затем возвращались на свое место. Последней оставалась одна женщина из тех трех, которые, должно быть, принадлежали высшему обществу. У нее в руках был серебряный поднос, на котором лежало что-то бесформенное. Встав на колени, она подала его священнику, который поднес блюдо к идолу:
— Прими, отец лжи и преступления, эти сердца, вырванные у лгуна и убийцы, которые преподносит тебе твоя служанка чтобы ты одарил ее своими благими дарами. Она предлагает свое тело, чтобы мы на нем совершили обряд жертвоприношения.
Деметриос, почувствовав, как задрожала Фьора, обнял ее и снова закрыл ей рот рукой, боясь, что она может невольно вскрикнуть.
— Я говорил тебе, — прошептал он, — что придется спускаться в ад. Будь мужественной!
При свете костров женщина совершенно разделась и обнаженная легла на алтарь. Несмотря на маску на ее лице, Фьора уже узнала в ней Иерониму. С чаши на мгновение было снято покрывало, и ее поставили на живот женщины. Несмотря на то, что Иерониме было давно уже не двадцать лет, ее полное тело было еще крепким и могло привлекать мужчин, чем и объясняется власть, которую она имела над Марино Бетти.
Святотатство, которое для них было мессой, началось.
У Фьоры шумело в ушах, и она почти ничего не слышала. Она была загипнотизирована видом этой обнаженной женщины, длинные волосы которой, искусственно осветленные, свешивались до самой земли.
Вдруг произошло нечто такое ужасное, что Фьора прикусила себе губы до крови, чтобы не вскрикнуть. Из первых рядов присутствующих вышла женщина, лицо которой, искаженное экстазом, напоминало маску. Она держала в руках новорожденное дитя. Приблизившись, женщина протянула младенца бывшему священнику. Тот взял его, положил на тело Иеронимы и быстрым ударом ножа перерезал ему горло. Раздался слабый крик, все присутствующие вздрогнули. Фьора решила, что это объяснялось охватившим их ужасом, но на их лицах было лишь выражение тупой радости и животной грубости. Кровь привнесла тот необходимый элемент, которого не хватало в этом ужасном действе.
"Священник»собрал кровь младенца в чашу, обмакнул в ней губы, помазал груди Иеронимы, затем передал ее одной из сопровождавших его девиц, с тем чтобы она пустила ее по рядам. Вторая девушка принесла большой сосуд с вином, в которое было добавлено что-то одурманивающее. Все выпили и заели печеньем, которое было тут же роздано. Затем все принялись танцевать под звуки флейты, на которой играл негр. Танцевали все, прижавшись друг к другу, сцепив руки и касаясь Щекой щеки.
Святотатственная служба заканчивалась. «Священник», сбросив свою сутану, под которой другой одежды не было, лег на Иерониму. Это стало сигналом к всеобщему шабашу, который начался при красном свете угасавших костров. Повсюду совокуплялись пары, никто не обращал внимания ни на возраст, ни на социальное положение — старик с молодой девушкой, дама с убогим нищим.
Фьора, почувствовав приступ тошноты, закрыла глаза. Деметриос отпустил ее.
— Только не двигайся! — прошептал он. — Оставляю тебя с Эстебаном. Я приду за вами…
— Куда ты?
Вместо ответа он приложил палец к губам и исчез в темноте совершенно бесшумно. Больше не слышалось ни пения, ни игры на флейте, лишь вздохи, крики, треск разрываемой ткани.
Фьора не осмеливалась даже поднять глаза на Эстебана, чье прерывистое дыхание она чувствовала рядом с собой. Вдруг послышался крик:
— Стража! Спасайся кто может!
Началась паника, никто не думал о своих компаньонах, у всех была одна мысль — поскорее удрать. Лжесвященник оторвался от Иеронимы и исчез в темноте. Его помощник и две девушки успели схватить деревянного раскрашенного идола и убежали с ним.
Фьора видела, как Иеронима, которая сбросила маску, попыталась подняться, но в это время над ней нависла фигура в черном, она протянула три пальца и поднесла их к ее обезумевшим глазам… Иеронима пыталась сопротивляться невидимой власти этого человека, но напрасно. Недвижимая, она упала на алтарь…
Деметриос наклонился и поднял с земли тело принесенного в жертву младенца и положил его на тело женщины, которая уже была измазана его кровью, и быстро скрылся в темноте.
Приближался свет многочисленных факелов, и уже раздавалось эхо шагов подкованных сапог.
Через мгновение Деметриос подбежал к Фьоре и Эстебану:
— Идем! Быстро! У нас несколько минут, чтобы успеть скрыться…
— Это действительно стража? — спросила Фьора.
— Да. Именно в тот час, как я сказал. Сеньор Лоренцо последовал моему совету.
— Кто поднял тревогу?
— Разумеется, я. Не мог же я допустить, чтобы все эти несчастные, которые пытаются справиться со своей нищетой и убожеством, попали бы в тюрьму, на пытки и смерть на костре… Донна Иеронима проведет эту ночь в тюрьме, а наутро ее будет ждать палач…
— Но как ты узнал, что она будет здесь этой ночью?
— Я тебе уже сказал однажды, что я всегда знаю то, что мне надо знать. Теперь поторопимся. Мне не хочется, чтобы за нами устроили погоню…
Час спустя они были уже в доме Деметриоса, где их ждала Леонарда, отправив Самию спать. Она не знала истинной цели предпринятой ими экспедиции, но не стала ни о чем их расспрашивать, а налила им теплого вина, подогретого на остывающем пепле в камине.
Она с нежностью смотрела на Фьору, на ее бледное, осунувшееся лицо. Ее девочка повзрослела за эти несколько дней.
Фьора, сжимая в своих ледяных пальцах бокал, наполненный горячей жидкостью, улыбнулась ей с такой любовью, что Леонарда, в глубине души оскорбленная тем, что ее не посвятили в события, не выдержала:
— Вы выглядите усталой, моя овечка, но я уже давно не видела, чтобы вы так улыбались. Что-то хорошее произошло этой ночью?
— Да… Впервые за долгое время! Мой отец отомщен, моя дорогая Леонарда, и я отомщена за все, что выстрадала из-за Иеронимы. Я вам все расскажу завтра, а сейчас я просто падаю с ног, так мне хочется спать…
