— Но я — жених ей, почти муж! Матушка, ну какая из нее Дева Ильмера, если мы… она…
— Невелика беда! — Добролюта усмехнулась, поняв, что он хочет сказать. — Пока родом не отпущена и повоем не покрыта — не жена, пока детей не родила — дева. Если боги и впрямь ее избрали, то ты им не помешаешь. Я уж думаю, боги вас и бежать заставили, — иначе как бы Дева Ильмера на Ильмерь попала, коли ей в Ладоге привелось родиться? Потому и бежала с тобой, потому и захворала, чтобы я ее нашла и в Перынь привезла. Все в Макошиной нити впрядено, все Суденицами в узор заложено. А сейчас она ничья — не ваша, и не наша, и ни в каком роду, и не среди живых, и не среди мертвых. Поистине в запределье она сейчас, и никому из живых к ней туда ходу нет.
Очнувшись, Дивляна немного полежала, не открывая глаз, и постепенно осознала, что чувствует себя довольно хорошо. Боль и тяжесть ушли, она уже не горела и дышала почти свободно, но еще покашливала. Ей даже было жарко. Пошевелившись, она обнаружила, что лежит под тяжелой мохнатой медвежьей шкурой, от которой исходит сильный травяной запах. Надето на ней было что-то чужое — какая-то широкая и длинная рубаха, чистая, мягкая, как многократно стиранные льняные вещи, и тоже пахнущая травами. Дивляна поднесла рукав к лицу — он был весь, от запястья до плеча, покрыт вышивкой красной нитью, знаками огня и солнца, которые называются «жижаль». Надо думать, это так называемая исцельная рубаха, которую надевают на больных, чтобы подкрепить их силы. У Милорады тоже такая имелась… Но сейчас-то она не дома!
Дивляна огляделась. Поначалу она подумала, что находится все в том же селе, где старостиха лечила ее в бане и укладывала спать под такой же медвежьей шкурой. Но изба была другая, поменьше размерами и вся увешана пучками полувысохших трав, и какая-то совершенно незнакомая женщина средних лет сидела под окошком и проворно вязала костяной иглой,[37] кажется, чулок. И Дивляна сообразила, что с тех пор минуло довольно много времени и много чего произошло. Она вспомнила, как они покинули то село и ехали почти целый день, как она заболела, как остановились в лесу, где ей предстояло переждать, пока Вольга сходит в Словенск и увидится с сестрой. Но как она попала сюда, в эту избу, из леса, где сейчас Вольга и его спутники, Дивляна не представляла.
— Добро пожаловать обратно в белый свет! — Вязальщица, заметив, что девушка открыла глаза и шевелится, встала и поклонилась. — На-ко, выпей.
Она подала Дивляне небольшой горшочек, в котором плескалась темная жидкость с сильным травяным запахом. Травы были знакомые: ягоды рябины и шипины, цветки нивяницы, порез-травы и зверобоя, — а еще липовый мед. Дивляна сама такое готовила по поручению матери, когда прошлой зимой Витошка носился с мальчишками по льду и провалился в полынью.
Пить очень хотелось, и теплый отвар показался вкусным и подкрепляющим.
— Где я? — спросила Дивляна, оторвавшись от горшочка. — А ты… кто?
— Я-то Тиховея, травница Перынина. Сейчас матушка Добролюта придет, она тебе все расскажет.
Женщина вышла, торопясь, словно весть о пробуждении гостьи была очень важна. Добролюта… Дивляна теперь вспомнила, что уже разговаривала с ней… до того как впала в беспамятство. Кажется, это хорошая женщина… ее родственница, внучка той Благочесты Гостивитовны, которая была сестрой Доброчесты, матери деда Витонега…
Батюшки! Да ведь она им сказала, что она — Тепляна! Значит, Добролюта считает ее своей троюродной сестрой!
Дверь скрипнула, Дивляна подняла глаза, ожидая увидеть Добролюту… и невольно вскрикнула. В избушку вошло совсем другое существо — не поймешь сразу, человек или зверь. Но даже не медвежья шкура и не морда с ушами и оскаленными зубами напугали ее, а то, что она вспомнила при виде их.
Какой ужас она пережила вот только что! Какой жуткий болезненный сон ей снился! Ей было больно и жарко, на груди у нее сидела здоровенная костлявая бабища с распущенными, спутанными, тусклыми и грязными волосами; злобное высохшее лицо, хищно оскаленный зубастый рот, тонкие, железной силы и крепости пальцы, сжимавшие ее горло… Она хотела кричать, задыхаясь, изнемогая от недостатка воздуха, тяжести и ужаса, но не могла издать ни звука; напрягала все силы, но не могла шевельнуть даже пальцем, и это бесплодное напряжение казалось особенно мучительно. И рядом находилась эта женщина-медведица: во сне у нее вместо человеческих рук были настоящие медвежьи лапы с когтями, и медвежья морда у нее на макушке, будто вторая ее собственная голова, сверкала глазами, скалила огромные зубы и угрожающе рычала. Женщина-медведица согнала Невею-лихорадку с груди Дивляны, стала бить ее когтями и гнать прочь. Сколько они дрались, Дивляна не знала — ее оглушал размеренный грохот, пронизывающий все мироздание и раскатывающийся эхом по всем мирам, от Прави до Нави. И последнее, что она слышала, был торжествующий рев-хохот этой женщины-медведицы.
Теперь та выглядела спокойной, и медвежья морда у нее на голове сомкнула пасть, закрыла глаза и стала обычной мертвой личиной.
— Очнулась! — воскликнула волхва, заметив испуг в раскрытых глазах Дивляны. — Вот и хорошо! Загнала я Невеюшку в темные леса, на дерево сухое, на колоду гнилую, там ей теперь и место, назад не воротится. Ну, Дева Ильмера, скажи что-нибудь!
— Ты… прогнала мою лихорадку? — спросила Дивляна, поняв, что видит перед собой волхву-целительницу. — Я вас видела… тебя и ее. Только морда была живая… — Она опасливо покосилась на личину своей собеседницы.
— Еще бы ей не быть живой, если в ней сам мой Боровик-батюшка живет! И не таких мы прогоняли. Твоя-то еще была не из самых сильных. Вот так оно — одной по лесам гулять. Ты от своих чуров ушла, к другим не пришла — ешь тебя кто хочешь! Так и съела бы тебя Невеюшка, кабы Добролюта не подобрала. А не то пропала бы наша Дева Ильмера!
«О ком это она?» — только успела подумать Дивляна, как дверь снова распахнулась и в избушку ввалились еще пять или шесть женщин.
— Вот она, вот она! Очнулась! Глядит! — загомонили они, и с горящими от любопытства и волнения глазами разглядывая Дивляну.
Девушка села, прислонившись плечом к стене. Все происходящее удивляло и тревожило ее. Где Вольга? Почему он не пришел за ней? И что случилось с ней, почему эти женщины так на нее смотрят? Или они уже знают, что она сбежала из дома? А ну как если она пролежала тут три дня и три ночи, и погоня из Ладоги давно здесь?
— Ну, красавица, полегче тебе? — Женщина со смутно знакомым лицом, видимо Добролюта, села на край лавки и осторожно прикоснулась жесткой рукой к ее лбу. Теперь Дивляна разглядела, что Добролюта лет на десять старше ее матери, выше ростом и вообще крупнее, но все же что-то общее в них было: возможно, умение видеть не только внешнюю сторону событий. — Унялся жар, слава Перыни! И Боровите спасибо, — добавила она и оглянулась на женщину-медведицу. — Здорова будь, сестра! Как же зовут тебя на самом деле?
