Лиллиана чувствовала на себе упорный взгляд Корбетта, но не решалась оглянуться, чтобы не увидеть в его глазах столь знакомое холодно-презрительное отчуждение.
Лиллиана склонилась к самым нижним ветвям, так чтобы распущенные волосы, падая, закрывали лицо.
Она без успеха подергала одну ветку, потом другую, но только изрезала себе пальцы о глянцевитые листья.
— У тебя достаточно слуг для такой работы. Твое дело следить, чтобы они не отлынивали от дел, а тебя уже довольно давно нет в замке. Иди сюда, садись в седло передо мной.
Лиллиана гордо вскинула голову, но на мужа по-прежнему не смотрела.
— Слуги в Оррике хорошо обучены и не станут лодырничать, если я отлучусь ненадолго. Так что незачем напоминать мне о моих обязанностях. Я вернусь в Оррик, когда сочту нужным.
Она знала, что последние слова должны привести его в бешенство, и, возможно, даже умышленно подстрекала его на неистовую выходку. Ей было уже не до осторожности, и только тогда, когда огромный боевой конь, круша подлесок, двинулся к ней, Лиллиана в тревоге подняла глаза.
Легко, как будто она была мелкой рыбешкой, Корбетт выудил жену из зарослей падуба и рябины. Совершенно не принимая во внимание ее протестующие вопли, он бесцеремонно усадил Лиллиану перед собой, а затем умело направил коня к дороге.
— Отпусти меня, чурбан неотесанный! — вскричала Лиллиана, стараясь вывернуться из железных рук мужа.
Корбетт рывком притянул ее ближе к себе.
— Сиди впереди меня, как положено, — проронил он, — не то приедешь в Оррик, как пленница, перекинутая через седло, связанная по рукам и ногам.
Несмотря на бешенство, Лиллиана все же сообразила, что Корбетт не бросает слов на ветер. Вне себя от гнева, она застыла, как деревянная, там, где он усадил ее, но внутри у нее все клокотало.
Возвращение домой стало для Лиллианы сплошной пыткой. Она сидела боком впереди Корбетта, еле-еле сохраняя равновесие. Малейший поворот грозил ей падением, что и случилось бы, если бы не сильные руки Корбетта. Но каждое прикосновение к нему было мучительно, хотя и на иной лад, и вскоре гнев, в который раз, уступил место безысходной тоске. Гордость не позволяла Лиллиане хвататься за Корбетта, когда конь брал невысокий подъем или переступал через поваленное дерево. Но ощущение широкой груди Корбетта, от которой исходил жар, несмотря на зимний холод, и каменной твердости его рук вокруг ее талии лишь усиливало чувство опустошенности в душе Лиллианы.
В Корбетте было все, что она желала бы найти в своем муже, за исключением одного: она для него ровным счетом ничего не значила. А самое печальное заключалось в том, что для нее он стал средоточием Вселенной.
Лиллиана непроизвольно вздрогнула, и Корбетт тут же крепче прижал ее к себе. Но от этого не стало легче, потому что она дрожала не от холода: его близость лишала ее покоя.
Теплое дыхание шевелило Лиллиане волосы, запах его чисто вымытого тела рождал навязчивые видения. Ее бедро было тесно прижато к колену Корбетта, отчего ее постепенно окутывала дурманящая истома. Корбетт был тем мужчиной, который отнял у нее невинность, а потом унес ее к таким вершинам блаженства, какие не грезились ей в самых безумных снах. При воспоминании о неистовом наслаждении, которое они дарили друг другу, легкая дрожь снова пробежала по спине Лиллианы.
— Тебе холодно? — в голосе Корбетта звучало недовольство, словно ему было неприятно заботиться об удобствах Лиллианы.
Она промолчала, просто уселась прямее, стараясь отодвинуться от Корбетта как можно дальше.
Такое ребячество рассмешило сурового всадника. Он еще сильнее обвил рукой ее талию и прижал ее к себе еще теснее, чем раньше.
— Может быть, нам следует объехать свои владения, прекрасная миледи жена? Добрые господа должны заботиться о благополучии своих подданных.
— Тебе наплевать на любого из нас! — выпалила Лиллиана, пытаясь добиться, чтобы он хоть немного ослабил свою хватку. Но Корбетт только крепче прижал ладонь к ее талии.
— Я пекусь о каждом обитателе Оррика.
— Из-за той выгоды, которую он может тебе принести.
— Мой долг — защищать Оррик и способствовать его процветанию.
— Как же иначе, — с сердцем ответствовала Лиллиана, прилагая неимоверные усилия, чтобы не прислоняться к Корбетту. — Ты защищаешь пастуха, потому что тогда ты получишь больше шерсти. Если это крестьянин, — получишь больше зерна. Если ты защищаешь меня, так только для того, чтобы у тебя появился наследник!
Вопрос последовал немедленно.
— И скоро у меня появится наследник?
Лиллиана от неожиданности растерялась, не зная, что ответить. Она жаждала иметь от него ребенка, жаждала так сильно, что это не поддавалось разумному объяснению. И все же… все же ей хотелось, чтобы его влекло к ней не только желание произвести наследника. Лиллиана чуть нахмурилась и принялась сосредоточенно наблюдать за крестьянами, чинившими каменную стену между полями.
— Я не могу быть уверена… — проговорила она наконец, тихо и невыразительно.
— Возможно, нам нужно проявить больше усердия.
Если бы Лиллиана не была так ошеломлена грубостью его слов, то наверняка заметила бы неестественную напряженность в голосе Корбетта. Она поняла только то, что он рассуждает об их будущих детях так же походя, между прочим, как мог бы говорить о приплоде породистых лошадей.
Пришлось ответить Корбетту в том же небрежном тоне:
— Я буду исполнять свои супружеские обязанности, пока ты исполняешь свои. Я нарожаю тебе наследников, а ты сохранишь для них Оррик.
— Да, я сохраню Оррик для своих детей. Но только для своих.
Столь загадочное высказывание заставило Лиллиану обернуться к мужу.
— Конечно, своих… О, ты имеешь в виду Элизу, но ведь ей и так достанется неплохое наследство.
Корбетт не ответил, только посмотрел на Лиллиану тяжелым испытующим взглядом, как будто выворачивая ее наизнанку, и отвернулся. И только тогда до нее дошло, в чем дело. Уильям заставил Корбетта усомниться в ее верности, и теперь он не сможет избавиться от дурных мыслей, глядя на рожденное ею дитя. На минуту Лиллиана даже прониклась сочувствием к страданиям мужа. Он был гордым человеком, и он хотел верить, что его ребенок — это действительно его ребенок. Но ведь она не изменяла ему, напомнила себе Лиллиана, и ничем не заслужила подобного недоверия.
Они продолжали путь, сохраняя неловкое молчание. Лиллиана лихорадочно искала слова, которые могли бы убедить Корбетта в ее невиновности. Только тогда, когда впереди уже показались мощные башни Оррика, она отважилась заговорить,
— Ты не должен сомневаться в моей… Не должен сомневаться во мне, — запинаясь, выговорила она.
