— Ну, и что с того?
— Что с того? — Его собеседник указал рукой на кровать. — Он хочет остановить это, вот и все. Он хочет восстать против человеческой природы, как бык, пытающийся пробить стену. Сначала он разбивает свое сердце, а потом теряет ум. Слезы, посты, молитвы, и вот теперь этот бред…
— А что говорят врачи?
— Что они могут? Его болезнь лежит слишком глубоко, чтобы до нее докопаться. Ему не следовало сюда приезжать. — Под перезвон чешуек кольчуги он снова пожал плечами. — В Кентербери его знали как гуманного и терпимого человека, здесь же он стал придирчивым святошей. Одному Богу известно, что я и все мы вынесли за последние недели.
Ричард постоял в полной неподвижности, сделал три шага к кровати и взял вялую восковую руку, лежавшую, как у мертвеца, поверх одеяла.
— Милорд Кентерберийский, — тихим и бесконечно сладкоречивым голосом заговорил он, — это я, Ричард Английский. Ваша милость, это я. Вы можете сказать мне все, что считаете нужным. Милорд, откройте глаза. Благословите меня и наставьте.
Бесцветные веки чуть дрогнули в глубоких глазницах, но в приоткрывшихся глазах не было выражения узнавания.
— Я пишу свое последнее письмо, — прозвучал хриплый голос, — и умоляю меня не беспокоить. — Веки опустились, и возобновился поток слов: — Лучше, милорд, в тысячу раз лучше, если по этим святым местам будут ходить только неверные, за которых сможет молиться Христос… О, Отец наш, прости их, ибо они не ведают, что творят, — за то, что им предстоит быть покоренными людьми, на чьих плечах символ твоих страданий…
Ричард отступил от небольшой узкой кровати и снова молча уставился на него, очень внимательно вслушиваясь в хриплый, тихий голос — осуждающий, нравоучительный — и в скрип пера священника.
— В бреду, — проговорил наконец он, — рождается удивительно здравый смысл, точно совпадающий с мыслями, которые сегодня пришли мне в голову. Но он… он скончался, Уолтер. А война только начинается. Вы должны принять на себя командование.
— Я уже сделал это несколько дней назад, — мрачно сказал тот.
Ричард искоса посмотрел на него оценивающим, одобряющим взглядом, но потом повернулся и взглянул так, что Хьюберт Солсберийский, будь он либо более тщеславным, либо более проницательным, наверняка потерял бы самообладание.
— Мне очень жаль… — пробормотал он, отворачиваясь. — Болдуин был… — Ричард секунду подыскивал слово и нашел его, — пылким.
— Он был идеалистом. Такие всегда ломаются первыми, — проговорил Хьюберт Уолтер с видом человека, констатирующего простой и непреложный факт. Под этим следовало понимать, что чистота помыслов должна сочетаться с безупречным поведением. — Единственной армией, с которой он мог бы идти в ногу, была бы армия Михаила с его ангелами! — В голосе Уолтера слышалась насмешка, выдававшая скрытую обиду. Потом, пожав широкими плечами, он спросил: — Сир, я слышал о какой-то новой баллисте?
Ричард с огромным облегчением ответил:
— Да, у нас появилось новое оружие. Его изобрел один юноша, Блондель. Он где-то здесь, я взял его с собой. Оружие настолько простое, что остается удивляться, почему никто не наткнулся на эту идею раньше. Он вам все объяснит. Готовьтесь к бою, Уолтер, как можно скорее. Я намерен нанести удар не откладывая. Эта армия здесь слишком засиделась.
— У нее не было предводителя. Дело только в этом, — заметил Хьюберт Уолтер. — Но теперь, когда здесь вы, милорд…
Нет сомнения в том, что взгляд у него был таким же, как у меня, когда я захотел понравиться брату Лоренсу.
— Бедный Болдуин, — вздохнул Ричард.
— Да, очень жаль… — угрюмо согласился Уолтер. — Знаете, сир, люди относились к нему с большим уважением, пока он не начал…
— Да, я знаю, — поспешно сказал Ричард. Они постояли рядом, в молчаливом единении, два сильных человека, оплакивающих третьего, бывшего лучше их, но слабого.
Однако операция против Акры началась не сразу, потому что Ричард слег — его свалила болезнь, которая в лагере никогда не прекращалась и которой переболели почти все вновь прибывшие. У него разрывалась голова, его мучила неутолимая жажда, ноги то сводило судорогой от холода, то они горели в жару. Ричард был самым худшим пациентом на свете и двадцать раз на дню пытался бороться с болезнью, вставая с постели. Иногда ему даже удавалось доходить до двери, и он стоял там, покачиваясь и опираясь на косяк или же вцепившись в плечо стоявшего рядом. Потом, ругаясь последними словами, он на какие-нибудь полчаса позволял уложить себя и накрыть одеялом, после чего возобновлял свои попытки. Бывало, что он лежал навзничь, а иногда вставал и гонял нас с различными поручениями и приказаниями и требовал новостей. Он разослал письма Филиппу и другим предводителям, приглашая их приехать к нему для обсуждения неизбежно предстоящего штурма, но никто из них не явился. Они и раньше не хотели этого, но теперь у них появился предлог для отказа, лучше которого нельзя было придумать: они якобы боялись заразиться. Эссель запретил впускать к королю любых посетителей, а он приходил в неистовую ярость от трусости и равнодушия своих союзников и приближенных.
Я ухитрялся ежедневно записывать последние данные о его состоянии и отсылать их в домик на берегу бухты, где нашла временное пристанище Беренгария. Я делал это с радостью, довольный тем, что мог сообщать ей правду, потому что уже на третий день по лагерю прошел слух, будто он умер. В тот день Ричард действительно лежал без движения, так как Эссель в отчаянии дал ему такую дозу опия, что тот проспал пятнадцать часов подряд.
Проснувшись, он почувствовал себя лучше, немедленно уселся за корректировку своих планов и заставил Эсселя пропустить к нему Хьюберта Уолтера.
— Завтра, Уолтер, мы можем, по крайней мере, привести в боевое положение штурмовые башни, а послезавтра я уже буду в состоянии руководить штурмом.
— Сомневаюсь, — напрямик сказал ему Уолтер. — Лицо у вас серое, как комок грязной земли.
— Вот увидите, — возразил Ричард, — утром я буду на месте.
И действительно, утром, несмотря на все возражения и увещевания, он, убедившись в том, что ноги его не держат, велел на толстом матраце отнести себя на площадку и пролежал весь день в пыли, на солнцепеке, давая указания и наблюдая за бесплодными попытками солдат привести в боевое положение большие штурмовые башни.
Штурмовая башня — иногда ее называли «плохим соседом» — представляет собою легкую, но прочную деревянную конструкцию, состоящую из нескольких площадок, помещенных одна над другой и соединенных лестницами. Ее устанавливают на колеса и отбуксировывают на позицию у стены осажденного города, компенсируя тем самым преимущества, которые дают осажденным постоянные крепостные башни. Основные проблемы приведения «плохих соседей» в боевую готовность состоят в следующем. Слишком высокие относительно размеров опорной площади, при движении к стене они увязают в мягком грунте, особенно в песке или грязи. Люди, буксирующие и толкающие их на позицию, крайне уязвимы. Наступает момент, когда башня оказывается около штурмуемой стены, но еще без солдат. И пока они устанавливают лестницы и готовятся к ее защите, осажденные сбрасывают на них тяжелые бревна. Часто удается опрокинуть всю конструкцию, под которой, как и на ее площадках, гибнут люди.
