– Да, верно, Джим, но вышло так, что у меня изменились планы. – И он рассказал своему старому другу, что произошло.
Выслушав рассказ капитана, Сэм ошеломленно покачал головой и сочувственно заметил:
– Ох, кэп, какая жалость, как же нехорошо получилось.
– Ладно, Сэм, что толку жалеть – только зря колебать воздух. Вот, смотри. – Доусон протянул помощнику бархатный футляр. – Возьми, Сэм, отдашь эту штуку Руби или еще какой-нибудь из своих подружек.
Сэм открыл футляр, увидел кольцо, и у него глаза на лоб полезли.
– Но, капитан, я не могу это взять, в жизни не видывал такого красивого кольца.
Уже выходя из каюты, Доусон остановился, повернулся к Сэму и рассмеялся:
– Можешь, можешь, старина, кольцо твое. В конце концов, если оно останется у меня, в этой чертовой Миссисипи будет слишком много бриллиантов.
Отдав кольцо с бриллиантом Сэму, Доусон отправился к себе домой. Хмурое лицо хозяина испугало слуг. Никто не посмел спросить Доусона, что случилось, чем он так недоволен и почему так рано вернулся, хотя предупредил, что проведет весь вечер в Сан-Суси.
Доусон сразу же поднялся наверх, закрылся в своей комнате, и до конца дня никто его не видел. Когда пришло время, ему принесли обед на подносе, но Доусон отказался открыть дверь, поэтому слуга оставил поднос на столике в коридоре. Доусон ходил по своей просторной спальне из угла в угол, бормоча под нос ругательства и часто останавливаясь, чтобы налить себе из хрустального графина очередную порцию виски. Но то, что последовало дальше, испугало слуг еще больше: примерно около одиннадцати они услышали, как дверь хозяйской спальни с грохотом распахнулась, затем послышались звуки, какие бывают, когда перетаскивают с места на место тяжелую мебель.
Доусон устал и обливался потом, но продолжал свое занятие, лишь около полуночи ненадолго прервавшись, чтобы сбросить с себя рубашку. Он вытаскивал из спальни и смежной с ней гостиной всю мебель до единого предмета. Даже тяжелые занавески из голубой парчи, и те были сорваны с карнизов. Изрыгая проклятия, пьяный Доусон пытался выкинуть из двух комнат все, что там было. Часам к трем проклятия сменились громким пением, временами заглушаемым скрежетом тяжелой мебели по полу. Стулья, диваны, столы – все это Доусон вытаскивал в коридор. К пяти утра в обеих комнатах не осталось ничего, кроме широкой кровати, стоящей посреди спальни. Доусон пристраивался так и этак, тянул и толкал, пение снова сменилось бранью, но кровать упрямо не поддавалась. Выбившийся из сил и совершенно пьяный, он ухватился за точеный столбик и еще раз поднатужился так, что на мощной спине напрягся каждый мускул, а на лбу вздулись вены. Кровать не шелохнулась, и Доусон, совсем обессилев, наконец признал свое поражение, повалился на кровать и мгновенно заснул.
В девять утра Доусон, как ни странно, совершенно трезвый, гладко выбритый, причесанный и безукоризненно одетый, вышел в коридор и стал пробираться к лестнице между сваленной в беспорядке мебелью. Спускаясь вниз по лестнице, он посмеивался над собственной пьяной выходкой, чем немало удивил слуг. Но они удивились еще больше, когда хозяин принялся напевать что-то приятным баритоном, улыбаясь им с таким видом, будто событий вчерашнего вечера и вовсе не было.
Велев Джиму без задержки везти его в контору Кроуфорда Эшворта, Доусон сел в коляску и закурил длинную тонкую сигару.
– Кроуфорд, прости, что явился без предупреждения, но у меня к тебе важное дело, не терпящее отлагательства.
– Конечно, Доусон, проходи, садись. Я всегда рад тебя видеть.
Не тратя время на светские разговоры, Доусон сразу перешел к делу и сообщил поверенному о цели своего визита.
– Я хочу немедленно написать завещание.
– Хорошая мысль, завещание должно быть у каждого человека, но сейчас у меня много дел. Давай назначим встречу на следующей неделе и займемся этим вопросом.
– Нет, я хочу оформить завещание немедленно, – возразил Доусон, смягчая свои слова улыбкой.
– К чему такая срочность?
– Черт, Кроуфорд, мне неловко тебе рассказывать. – Доусон посмотрел на друга с необычной для него робостью и пересказал историю неожиданного возвращения Хантера.
Выслушав его рассказ, Кроуфорд испытал глубокое сострадание к сидящему напротив него другу. Он попытался было выразить свое сочувствие:
– Доусон, мне очень жаль…
Но Доусон жестом прервал его, не дав договорить.
– Я пришел не за тем, чтобы выслушивать от тебя соболезнования и прочую чепуху. Я хочу оставить все свои средства Скотту Александеру. До тех пор, пока ему не исполнится восемнадцать, они передаются в доверительное управление, а по достижении совершеннолетия он волен поступать с ними по своему усмотрению.
Участие, написанное на лице Кроуфорда, сменилось тревогой.
– Боже правый, Доусон, ты не можешь так поступить! – громко возразил он.
– Черта с два не могу! Деньги мои, я могу делать с ними все, что захочу, так что пиши.
– Доусон, во-первых, я уверен, что ты доживешь до преклонного возраста, так что не вижу причин спешить с составлением завещания. А во-вторых, если с тобой, упаси Бог, что-нибудь случится, тебе не кажется, что возникнут некоторые сложности, если все деньги перейдут к Скотти?
– Я же тебе говорю, он не получит их до совершеннолетия. А потом, я уверен, он будет счастлив унаследовать кругленькую сумму. Какому парню это не понравится?
– Доусон, я говорю не о самом мальчике. Я имею в виду… – Кроуфорд замялся, – что подумает Хантер? Каково ему будет узнать о твоем завещании? Тебе нужно считаться с чувствами других людей, к примеру, Кэтлин и…
Доусон улыбнулся, но выпрямился на стуле во весь свой внушительный рост так, что его лицо оказалось почти вровень с лицом стоящего над ним Кроуфорда.
– Кроуфорд, – начал он очень мягко, однако в самой этой мягкости слышалось нечто угрожающее, – я привык считать себя порядочным человеком, и я всегда старался щадить чувства других людей. Но вот что я тебе скажу, друг мой: я намерен оставить свои деньги сыну, моему родному сыну, моей плоти и крови, и никто мне не помешает. Что же касается чувств Хантера Александера, то я его однажды видел, и он мне показался человеком довольно милым – я также не сомневаюсь, что он хороший муж и отец, – однако мне глубоко наплевать на его или еще чьи-то чувства по этому поводу. Уж не обессудь, что я сказал тебе правду.
– Не может быть, Доусон, ты на самом деле так не думаешь, я знаю…
– Именно так я и думаю, Кроуфорд. Не по своей вине я потерял их обоих, но я уже большой мальчик, переживу как-нибудь. Однако будь я проклят, если стану щадить нежные чувства человека, которому достались и моя любимая женщина, и мой сын! – Доусон встал и решительно направился к выходу. У двери он обернулся и добавил: – Составляй завещание, я вернусь через час и подпишу его.
