Барбара лежала на постели, пытаясь прикрыть наготу. Джон Черчилль, видимо, заслышав переполох за дверью, успел натянуть самые важные детали своего туалета.
Юный любовник увидел герцога, заметил за его спиной короля и думал теперь только о бегстве.
Внезапно он бросился к окну и — выпрыгнул. Герцог Бэкингем безудержно расхохотался. Барбара схватила гребень с эбонитовой ручкой, что лежал на столике подле кровати, и запустила им в своего кузена. Король же быстро прошел к окну и крикнул вслед удалявшемуся юноше:
— Не бойтесь, мистер Черчилль, я не держу на вас зла. Вы ведь просто зарабатываете себе на кусок хлеба.
Барбара рассвирепела. Что за намеки? Она платит своим любовникам?! Оскорбленная и разгневанная, она впервые в жизни не нашла слов, чтобы отплатить обидчикам.
Впрочем, король не дал ей времени опомниться. Он развернулся и вышел из спальни. Бэкингем направился за ним, но напоследок повернулся и забавно изобразил, как струхнувший Черчилль выпрыгивает в окно.
Ярости Барбары не было предела, и до конца дня слуги боялись к ней и подступиться.
В бессильном гневе она колотила кулаками подушки, а миссис Сара гадала, кого из трех мужчин она мечтала бы поколотить: герцога — за его вероломство, Джона Черчилля — за трусость или короля — за холодное безразличие к ней и всем ее наложникам вместе взятым?
Было совершенно ясно: король перестал считать Барбару своей любовницей. Вскоре ее имя исчезло из списка придворных дам, допускаемых в опочивальню королевы. И наконец, когда родилась ее дочь Барбара — как две капли воды похожая на сэра Джона Черчилля, — король отказался признать ее своей дочерью.
Прошло уже шестнадцать лет с тех пор, как Екатерина впервые ступила на английский берег. И хотя за эти годы на ее долю выпало великое множество страхов и унижений и лишь один короткий месяц истинного счастья, она продолжала любить своего супруга и надеяться, что однажды, устав от бесчисленных амуров, он обратится к той, которая все эти годы боготворила его, — к своей невзрачной, но любящей жене.
Она уже не надеялась родить ему наследника, и многие из его министров ломали головы над тем, как от нее избавиться. Будь у них малейшая надежда обвинить ее в каком-то преступлении, они не преминули бы ею воспользоваться. Однако если в вертепе английского двора и осталась хотя бы одна непорочная душа, то эта душа, несомненно, принадлежала королеве. В вину ей можно было поставить только ее католичество — тем более что неприязнь к католикам год от года росла. Теперь, когда бы речь не заходила о происках папистов, кто-нибудь непременно вспоминал и о том, что самая главная папистка до сих пор восседает на троне.
Уговаривая короля избавиться от королевы, те же министры одновременно интриговали и против герцога Йорка, уже открыто заявившего о своей приверженности католической вере.
Их главным вдохновителем был Ашли, ныне лорд Шафтсбери. Ненависть Ашли к Йорку особенно усилилась после того, как Анна Гайд умерла и овдовевший герцог женился на католической принцессе из Модены. Шафтсбери и его единомышленники положили между собою ни в коем случае не допустить герцога на трон. Добиться этого можно было двумя способами: следовало уговорить Карла либо развестись с бесплодной королевой, либо признать Монмута своим законным наследником.
Не будь король так безмерно великодушен, они уже, вероятно, давно бы его уломали, потому что их уговоры не прекращались вот уже десять лет.
И все это время королева жила в постоянном страхе: ведь в любой день замыслы ее врагов могли осуществиться.
Что ж, зато Барбара бесповоротно лишилась королевского благоволения и уже не отравляла жизнь Екатерины. Король не удалил ее от двора: такого рода мщение явно было бы не в его природе. Правда, злые языки утверждали, что Барбара запугала его угрозами обнародовать его письма, — но разве эти письма могли чем-то ему навредить? Все и так знали о его многолетней страсти к ней, равно как о ее многолетней неверности ему. «Нет, — часто думала Екатерина, — если он не гонит ее прочь, то только по своей собственной сердечной доброте и потому, что стремится по возможности избежать сцен и осложнений. По этой же причине он не разводится и со мною... Ведь разрыв с любой из нас означал бы необходимость принимать тягостные решения. Ему легче сказать: «пусть Барбара остается при дворе» или «Пусть Екатерина остается королевой». В самом деле, какая ему разница? Ведь он и так может коротать вечера со своими прелестными компаньонками».
Луиза де Керуаль, занявшая место Барбары, превратилась уже в настоящую королеву Англии — только что не называлась таковой. Она получила титул герцогини Портсмут и жила теперь вместо Екатерины в Уайтхолле, Екатерина же удалилась в Сомерсет-хаус, ставший ее вдовьим замком.
Она, впрочем, и сейчас оправдывала своего супруга: ведь он наполовину француз, и его любовница тоже француженка, а во Франции хозяйкой королевских покоев всегда была именно любовница, а не супруга короля.
Теперь, окончательно потеряв надежду на наследника, он пренебрегал ею так явно и навещал так редко, что враги Екатерины не теряли надежды и неустанно продолжали склонять короля к разводу.
Барбара уехала во Францию, где немедленно вступила в любовную связь с Ральфом Монтагью — послом Карла в Париже. Но, по всей вероятности, он ей чем-то не угодил, потому что вскоре она начала засыпать короля письмами с жалобами на недавнего любовника, который, по ее уверениям, справлялся с миссией английского посла из рук вон плохо.
Надо сказать, что причин для отбытия из Англии у нее было достаточно. После упрочения Луизы де Керуаль в Уайтхолле Барбара, как и прежде, продолжала развлекать лондонцев своими бесчисленными романами. Вновь обратив взоры к театру, она обнаружила в нем еще одного несравненного красавца. Им оказался сочинитель пьес Уильям Уичерлей, посвятивший Барбаре свои «Лесные свидания».
Однако, несмотря на легкость собственного поведения, мысль о том, что другая заняла ее место в сердце короля, казалась Барбаре невыносимой. Она бы еще стерпела комедиантку, но эту француженку — ни за что! Она уверяла всех и каждого, что Луиза — французская шпионка и попросту дурачит короля, но — увы! — все было напрасно: ее никто не слушал. Тогда-то с досады она и уехала из Лондона.
Устремив печальный взор в сторону Уайтхолла, Екатерина стояла теперь у окна своей комнаты в Сомерсет-хаузе и уговаривала себя смириться со своей участью: она все-таки жена короля, вызывающая в своем супруге если не любовь, то хотя бы великодушие.
