— Моя жизнь так радикально испорчена, что, право, не стоит даже труда стараться изменить ее! Я связана с Арсением, ни капли не любящим меня. Всегда любезный и предупредительный в обществе, он груб, капризен и невыносим дома. Своим замужеством я надела себе петлю на шею, и, право, ты поступила очень умно, выйдя замуж за паралитика.
— Можно к вам войти? Вы не заняты обсуждением государственных дел? — раздался в эту минуту чей-то голос, и в полуотворенную дверь просунулось улыбающееся лицо Нины Александровны.
— Входите, входите, милости просим!.. Но почему это вы приехали сегодня так рано? — спросила Угарина.
— По очень важной причине: Эмилий болен и остается сегодня дома! — ответила Нина, усаживаясь в кресло.
— Мне кажется, это не очень-то уважительная причина, дорогая Нина! Но что такое с вашим мужем? — спросила Тамара.
Нина Александровна покраснела и сдвинула брови.
— Я вижу, что вы меня осуждаете, Тамара Николаевна. Но что вы хотите? Не все в силах представлять собой олицетворение долга, — ответила она со сдерживаемым раздражением. — Вы были бы снисходительнее, если бы знали, как бывает невыносим этот человек, когда сидит дома, страдая своими головными болями или ревматизмом в ногах! Это настоящий ад, и единственное мое спасение в бегстве! Только теперь я поняла, насколько вы были правы, отговаривая меня от этого брака! Но я, по крайней мере, предоставляю князю бушевать одному на свободе. С меня довольно и того, что приходится успокаивать его, когда он пьян и мне невозможно удрать.
— Если Арсений бывает пьян, я просто запираюсь в своей комнате. Он настолько благоразумен, что оставляет меня в покое и ограничивается тем, что дает в зубы Василию и Терентию, — засмеялась Угарина.
Нина вздохнула.
— Ну, нет! Мое сокровище не так покладисто. Если он возвращается полупьяным, что случается чаще всего, то начинает горько оплакивать свою судьбу. Затем он принимается бранить меня, говоря, что я порочная, бессердечная женщина, заставляющая его нуждаться в деньгах, что я не хочу платить его долгов и не сочувствую его страданиям. Все эти жалобы кончаются тем, что он решает покончить с собой. Приняв такое решение, он ищет револьвер, но, к счастью, всегда берет разряженный.
Все громко расхохотались. Успокоившись немного, Нина весело продолжала:
— Иногда Эмилий бывает более весел, и тогда им овладевает страсть к музыке. Вам известно, что у него очень приятный голос и он поет с большим чувством. Но в такие минуты он фальшиво поет бесконечные романсы, и я должна ему аккомпанировать.
— Тебе следует просто выгонять его вон!
— Это легко сказать! Он бывает очень суров и не позволяет мне двигаться с места. Но что печальнее всего — это ожидающее нас будущее. По временам он бывает до такой степени слаб, что почти не может держаться на ногах, и тогда делает себе впрыскивание морфия. На короткое время он преображается: к нему возвращается обычная бодрость и оживление, но я не могу себе представить, к чему приведет такое систематическое самоотравление!
Тамара с удивлением заметила, что при этих словах Угарина вспыхнула и быстро переменила разговор.
— Когда ты думаешь ехать в деревню? — спросила она Тамару.
— Тотчас после Пасхи. Магнус уже давно хворает, и доктор надеется, что он поправится на свежем воздухе.
— Кстати, вы знаете, Тамара Николаевна, что я делаюсь вашей соседкой? Я покупаю в Финляндии имение, смежное с вашим! — сообщила Нина.
Видя, что обе молодые женщины вдались в рассуждение о живописной красоте местности и роскоши дома, будущего владения княгини, Угарина предложила им перейти в гостиную, так как хотела встать и одеться.
— Какой болезненный и усталый вид у Кати! — заметила Тамара.
— Через полчаса она придет к нам свежая, как роза. Не удивляйтесь этому, баронесса! Между нами, она тоже делает себе впрыскивания морфия и до того приучила себя к этому яду, что без него, кажется, жизнь готова в ней угаснуть.
— Но ведь это ужасно!
— Да, и вы ничем не убедите ее бросить эти впрыскивания.
Когда через полчаса к ним вышла Угарина, лихорадочный блеск ее глаз и необыкновенное оживление в жестах и словах не оставили в Тамаре ни малейшего сомнения в справедливости того, что передала ей Нина.
Восемь дней спустя после этого разговора Угарина почувствовала себя снова очень нездоровой. Узнав от доктора, что болезнь жены, хотя и мучительна, не представляет никакой опасности, Арсений Борисович решил навестить княгиню. Но истощенное, расстроенное лицо Кати, обрамленное растрепанными волосами, и ее глухие стоны показались ему до того отвратительными, что он поспешно ушел назад. Даже собственный дом стал ему ненавистен. Под влиянием такого впечатления он решил поехать к Лилиенштернам, тем более, что у него была в запасе новость, которая, как он знал, очень заинтересует Тамару.
Угарина провели в небольшой кабинет рядом со спальней баронессы, где он застал своего кузена беседующим с адмиралом.
— Где же Тамара Николаевна? — спросил он, обменявшись рукопожатием с Магнусом и адмиралом.
— Она нездорова и не выходит из комнаты. Баронесса Рабен старается развлечь ее, — ответил барон.
— Надеюсь, болезнь не опасна?.. Баронесса в постели?
— Нет. Она простудилась на кладбище, где пробыла слишком долго, приводя в порядок могилу отца. Два дня ее здоровье очень беспокоило меня, но теперь, слава Богу, ей лучше! Только она очень слаба, и доктор советовал не утомляться.
Князь сел с рассеянным видом, жадно прислушиваясь к тому, что происходит в соседней комнате. Услышав серебристый смех Тамары, он подошел к двери и крикнул сквозь спущенную портьеру:
— Привет дамам!
— Здравствуйте, Арсений Борисович, — весело ответили ему из спальни.
— Можно войти поздороваться с очаровательной больной?
— Отчего же нет, если позволит Магнус, — ответила, смеясь, Тамара.
— Слышишь! — сказал князь, оборачиваясь к своему кузену. — Прибегаю к тебе и прошу твоего разрешения поздороваться с баронессой и немного развлечь, так как ты и адмирал покинули ее!
Насмешливая улыбка скользнула по бледным губам барона.
— Иди, иди! Я знаю, что с тех пор, как ты познакомился с моей женой, мое общество потеряло в твоих глазах всякую цену!
— Фи, какая клевета! Это не по-христиански: давать одной рукой и тотчас же отнимать другой! — возразил князь, исчезая за портьерой.
С каким-то странным волнением вошел Арсений Борисович в святилище очаровательной молодой женщины, которой он все более и более увлекался.
Это была обширная комната, обтянутая голубой шелковой материей, с мягкой мебелью, так и располагавшей к отдыху. На туалете, задрапированном дорогими кружевами, стояло большое зеркало в серебряной рамке, с гербом Лилиенштернов. На стене висели портреты Ардатова и Кадерстедта.
