Она впервые за все время взглянула на него в упор. Эндрю стоял за пределами отбрасываемого лампой круга света, и в густой полутьме лицо казалось искаженным до неузнаваемости. А глаза были такими, словно он увидел перед собой саму смерть.
– Делать? – повторила она тускло. Слова вышли из горла надсадным шепотом: она слишком долго молчала.
Услышав этот шепот, он взглянул на нее – и сразу же отвернулся.
– А разве я могу что-нибудь делать?
– Да. Боже мой, Эмми! – воскликнул он. – Чего ты от меня хочешь. Просто они попросили меня…
– Они?
– Да, все. Ну, отец. И другие.
– Они избрали тебя, чтобы ты переговорил со мной?
Эндрю молчал.
– И чего же они хотят? – спросила она, думая в то же время, что нужно будет поговорить с пастором Эйвери. Ей нужно снова выучиться молиться. Если не за себя, то за Мэтью.
– Они решили, что ты, вероятно, захочешь уехать.
– Уехать? Куда я могу уехать?
– Не знаю. – Он стоял, опустив голову, и она с трудом разбирала, что он говорил. – Куда-нибудь, где о тебе не… Где эта история неизвестна.
– Но эта история всюду будет известна мне.
Он ничего не ответил. Он не умел рассуждать, и ему было бесконечно тяжело от этой миссии, доставшейся ему, потому что во всей семье он один решался хоть разговаривать с Эммелиной. Отец с той минуты, как бледная и дрожащая Ханна с трудом, запинаясь, поведала о случившемся в Лоуэлле, попросту обезумел. Лишь только лодка доставила Эммелину домой, он бросился, схватив топор, к сараю и стал крушить его на куски, даже не вспоминая о находившейся внутри скотине. Остановить его было немыслимо. Стоило кому-либо приблизиться, как он сразу же отгонял смельчака топором. Пробесновавшись несколько часов подряд, он свалил и переднюю, и боковую стенки; крыша рухнула вместе с ними.
– А где же Льюк? – спросила Эммелина. – Он разве тоже хочет, чтобы я уехала?
– Да. Как и все члены семьи.
Будто она не была уже членом семьи! Но они шли еще дальше: сплотившись семейным кланом, они защищали его от нее.
– Значит, и он винит меня в случившемся?
– Кроме тебя, винить некого.
– Но я же не знала! Мы оба не знали. Как можно не помнить об этом?
– Мы помним. И все-таки то, что случилось, случилось.
И речь шла не только о том, что случилось недавно, но и о давнем событии, которое она утаила от них, больше того – утаивала долгие годы. Эндрю старался быть справедливым. Но в его поведении не чувствовалось ни мягкости, ни доброты. Да и откуда им было взяться? Ведь то, что случилось, – случилось. И она опозорила всю семью, хотя они-то действительно не виноваты.
– Ну, как бы там ни было, я приду еще раз, – сказал он, уходя.
По-прежнему сидя на полу, она принялась есть мясо. В первый раз после случившегося огляделась. Казалось, она откуда-то вернулась. Все вокруг выглядело как-то меньше и бедней, чем помнилось. На остывшей плите стоял горшок с бобами; она залила их водой, перед тем как отправиться на воскресный обед в родительский дом. Сколько же дней назад это было? В углу на скамейке лежала рубашка Мэтью. Она отложила ее, чтобы выстирать. Прямо перед глазами шли вверх ступеньки. Они доходили до поперечных балок, на которые будет настелен пол чердака. Нет, на которые предполагалось настелить пол. Первая партия сосновых досок лежала под лестницей. На крючках возле двери висели безрукавка Мэтью из оленьей кожи и ее собственная шерстяная шаль. Она сняла их с вешалки, аккуратно сложила безрукавку и, завернув ее в шаль, положила узелок в шкаф. А потом погасила лампу и снова осталась сидеть в темноте.
В окне виднелся пруд; над ним стояла полная луна. Эммелина вышла из дома и принялась прислушиваться к кваканью лягушек и стрекоту сверчков. Было такое чувство, словно никогда прежде она этих звуков не слышала. Пройдя немного вперед, она добралась до слюдяного камня, вскарабкалась на него и посмотрела в сторону родительского дома. Впервые после крушения жизни в голову ей пришла мысль о матери, и она мысленно поблагодарила Бога за то, что той не узнать уже о случившемся.
В одном из окон мерцала зажженная лампа.
Что там сейчас происходит? Она не спросила Эндрю, как мать. А разве он сам сказал бы об ухудшении? Или о том, что мать умерла? Отбросив все колебания, она слезла с камня и перешла через дорогу. Если окажется, что отец в доме, она сразу повернется и убежит. Однако в том месте, где раньше стоял сарай, горел свет, и это ее обнадеживало. Кто мог там быть? Только отец и Эндрю.
Выяснилось, что они оба сидели на стульях возле разрушенного строения. Все время находиться в доме было невыносимо, а показаться в трактире они не смели. Весь город знал. Каждая из невесток уже рассказала о том, что случилось, в своем семействе да еще лучшей подруге. Промолчав, они, с точки зрения многих, выказали бы симпатию грешнице. И они не молчали. «Если б я только знала, – твердила каждая. – И как долго она умудрялась скрывать от нас правду! Похоже, в ней сидит дьявол, но и сам дьявол не смог бы, пожалуй, так ловко обманывать!» Все женщины клана сплотились куда дружнее, чем прежде. И на какое-то время Гарриет сделалась среди них главной. Еще бы, ведь это она, единственная из всех, никогда в жизни не доверяла Эммелине. Впрочем, и остальные наперебой вспоминали теперь различные случаи, когда она вызывала у них недовольство и даже гнев. По вечерам ни одна из женщин не соглашалась оставаться одна. И если мужчина хотел отлучиться из дома, то сразу прикидывал, кто бы мог в это время прийти посидеть с женой.
Джейн, правда, осталась одна с Сарой Мошер, но она знала: и отец, и Эндрю рядом. Сидя с закрытыми глазами в Сариной качалке, Джейн не спала. В прежние времена она, наверное, задремала бы в тишине комнаты, но теперь это было немыслимо. Весь город бодрствовал допоздна, словно стараясь быть на страже – не допустить новых ужасных происшествий. А по ночам и родственников, и знакомых Мошеров преследовали кошмары, предательски подстерегавшие момент, когда смежившие глаза люди теряют присущую им днем силу.
Сзади обойдя дом, чтобы мужчины ее не увидели, Эммелина вскарабкалась по крутому и грязному косогору, не обращая внимания ни на боль в ноге, ни на липнущую к юбке грязь. Потом, оказавшись уже возле окон, почистила платье, пригладила волосы и тогда только заглянула в комнату. Сложенные на груди руки матери аккуратно лежали одна на другой. Жива ли она? Фигура была такой неподвижной, что трудно было сказать однозначно. И все-таки Эммелине казалось, что мать жива. Джейн, судя по всему, крепко спала, сидя в ее качалке.
Если тихонько приоткрыть дверь, можно войти на цыпочках, подкрасться к постели и поцеловать маму. Джейн не услышит и не проснется. Да если даже проснется, то что с того? В худшем случае надо будет сбежать. Ей казалось, она уже прикасается к мягкой коже на лице матери.
