Узкие улочки, облезлые фасады домов, полуразрушенная черепица и хилые трубы на крышах — все в этом глухом бельгийском городке свидетельствовало об упадке и разорении. Трудно было понять, почему дома здесь ставили так тесно, что дилижанс не мог проехать между ними, не вытеснив прохожих с разбитых тротуаров и вынудив их пробираться по улицам, обметая полами своей одежды окна первых этажей. Это трудно было понять, тем более что на равнине за городской чертой было достаточно места для новых застроек. Особо привередливые путешественники могли бы высказать удивление по поводу того, что самые узкие и неудобные улицы здесь казались наиболее оживленными и процветающими, меж тем как широкие проезды, облагороженные красивыми зданиями, были настолько немноголюдны, что казались заброшенными.
Впрочем, Роберт Одли, занятый своими мыслями, не думал об этом. Весь путь от Брюсселя до Вильбрюмьеза он и миледи ехали одни. За это время миледи не промолвила ни слова, за исключением единственного раза, когда дилижанс сделал короткую остановку и Роберт предложил миледи поесть. Сердце ее упало, когда Брюссель остался позади, потому что она рассчитывала, что ее вынужденное путешествие окончится здесь, а когда за окном потянулись унылые бельгийские равнины, она и вовсе впала в отчаяние.
Наконец дилижанс въехал во внутренний двор бывшего монастыря. Сейчас здесь располагалась мрачная гостиница. Леди Одли, с отвращением передернув плечами, сошла вниз.
Оставив миледи в кофейной комнате, Роберт, наняв экипаж, отправился в дальний конец тихого городка. Разыскав лечебницу, он предъявил там письмо доктора Мосгрейва, после чего началась утомительная процедура оформления, во время которой он обговорил множество условий и подписал множество документов.
В гостиницу он вернулся спустя два часа. Миледи сидела за столом, отрешенно глядя на тающие свечи. Рядом стояла нетронутая чашка кофе.
Роберт посадил женщину в экипаж и вновь занял место напротив.
— Можете вы сказать, наконец, куда вы меня везете? — с раздражением спросила миледи. — Мне надоело чувствовать себе ребенком, которого ставят в угол за плохое поведение! Куда вы меня везете?
— Туда, где у вас будет достаточно времени, чтобы раскаяться в своем прошлом, миссис Толбойз, — сурово ответил Роберт Одли.
Экипаж проехал три четверти мили и остановился у старинных ворот.
Кучер ударил в колокол, отворилась калитка, и на пороге появился пожилой сторож. Он молча взглянул на экипаж и тут же скрылся. Через три минуты он появился снова, отомкнул замок и, широко распахнув створки ворот, впустил экипаж на внутренний двор, вымощенный брусчаткой. Повозка, отчаянно тарахтя колесами, остановилась у парадных дверей серого каменного особняка. По сторонам его тянулись длинные ряды бесчисленных окон, многие из которых были тускло освещены и напоминали бледные глаза усталых часовых.
Миледи, притихшая и настороженная, вышла из экипажа. Она заметила, что одно из окон занавешено выцветшей красной тканью. Там, за занавесью, мелькала чья-то тень, и было видно, что человек все кружит и кружит по комнате, не находя себе места. Это была женщина в невообразимом головном уборе.
Внезапно миледи схватила Роберта за руку и указала на окно.
— Теперь я знаю, куда вы привезли меня, — сказала она. — Это СУМАСШЕДШИЙ ДОМ!
Роберт не стал ей отвечать. Поддерживая за локоть, он ввел ее в вестибюль особняка, а затем вручил письмо доктора Мосгрейва женщине средних лет, улыбчивой и опрятно одетой. Та, передав письмо слуге, пригласила Роберта и миледи в небольшую комнату, украшенную яркими занавесками янтарного цвета. Комнату согревал небольшой камин.
— Мадам, по-видимому, очень устала, — ласково промолвила женщина и указала миледи на кресло.
Миледи устало повела плечами и осмотрелась.
— Что это за место, Роберт Одли? — воскликнула она. — Долго вы еще будете обманывать меня? Это то, о чем я только что сказала?
— Это лечебница для душевнобольных, миледи, — ответил молодой человек. — Как видите, я не собираюсь вас обманывать.
— Лечебница для душевнобольных? — повторила миледи и нервно рассмеялась. — Красивое выражение! Но ведь это и есть сумасшедший дом! Ведь это дом для сумасшедших, не так ли, мадам? — спросила миледи, обращаясь к женщине.
— Ах, нет, зачем вы так? Здесь вам будет хорошо… — запротестовала было женщина, но в эту минуту, источая сладчайшую из улыбок, в комнату вошел главный врач. В руках у него было письмо доктора Мосгрейва.
— Очень, очень рад познакомиться! Сделаю все, что в моих силах. Конечно же, с удовольствием позаботимся о мадам… мадам…
Он выжидательно посмотрел на Роберта Одли, и тот впервые за все время подумал: лучше, если миледи будет находиться здесь под вымышленной фамилией.
Не так уж трудно было из великого множества фамилий назвать первую попавшуюся, но внезапно с Робертом Одли случилось нечто необъяснимое: в эту минуту память подсказала ему только две фамилии — друга и его собственную.
Доктор, по-видимому, понял, что молодой человек в затруднении и, не ожидая от него ответа, обратился к женщине, пробормотав ей что-то насчет № 14, бис. Женщина подошла к длинному ряду ключей, висевших над каминной доской, взяла нужные, затем вынула свечу из бра, висевшего в углу, зажгла ее и, пройдя с миледи и Робертом через зал, вымощенный каменными плитами, повела их по широкой деревянной лестнице.
Английский доктор написал своему бельгийскому коллеге, чтобы тот, принимая на свое попечение английскую леди, не стеснялся в расходах, и, когда доктор, последовавший за Робертом и миледи, открыл дверь, их взорам предстали величественные апартаменты: прихожая, вымощенная ромбами черного и белого мрамора, темная, как погреб; зал, украшенный унылыми бархатными драпировками — от них веяло тем похоронным великолепием, от которого вряд ли можно было воспрянуть духом; наконец, спальня, где стояла кровать, застеленная с такой тщательностью — нигде ни морщинки, ни щелочки, — что, казалось, покрывало невозможно откинуть, не вставив между ним и простыней перочинный нож.
Миледи угрюмо осмотрела комнаты, где ей предстояло жить; в тусклом свете свечи они выглядели особенно мрачно. Одинокий язычок пламени, бледный и прозрачный, замелькал разом во всех комнатах, отраженный всем, что сверкало и блестело: полированными полами и панелями, оконными стеклами и зеркалами.
Окруженная выцветшим бархатом и тусклой позолотой, женщина упала в кресло и закрыла лицо руками. Она замерла в безмолвном отчаянии, а Роберт и доктор, перейдя в другую комнату, продолжали разговор.
