— Так ты хочешь, чтобы теперь оно жалило меня? — едва произнеся колкость, девушка уже пожалела о ней. Лицо матери стало суровым, брови нахмурились, а в голосе зазвучали полузабытые стальные нотки.
— Эжени! Я удалилась в монастырь, чтобы забыть о тяготах мирской жизни, и вовсе не хочу, чтобы они настигли меня здесь! Ты в любом случае располагаешь большей свободой, чем я, и сможешь что-нибудь сделать.
— Что именно, матушка?
— Найти старых друзей Венсана, расспросить их о его возлюбленной по имени Корнелия. Писем, которые она писала ему, совсем мало, она не сообщает ни своей фамилии, ни места, из которого отправлено письмо, да и вообще изъясняется какими-то загадками. Но я боюсь, что она чем-то шантажировала твоего отца. Быть может, — Матильда совсем помрачнела, — у неё был внебрачный ребёнок от Венсана. И теперь, как знать, он может заявить свои права на владения твоего отца! Вдруг твой отец и Корнелия вступили в тайный брак? И тогда твои права и твоё происхождение окажутся под угрозой!
— Я не верю, что отец мог поступить столь бесчестно, — поморщилась Эжени. — И в письме ни слова нет ни о каком ребёнке, кроме меня!
— В письме вообще мало понятных слов, — Матильда тоже поморщилась, точно так же, как её дочь. — Например, кто такая Геката, которой он заклинает Корнелию, а потом зачёркивает её имя?
— Богиня колдовства и тёмных сил у древних греков, — Эжени напряжённо смотрела на письмо, пытаясь ухватить крутящуюся в голове мысль. В ушах у неё эхом отдавались слова «выбирать между своим и чужим, между долгом и любовью». Где-то она уже слышала эту фразу…
— Господи, этого только ещё не хватало! — мать перекрестилась. — Колдовство! Боже, у меня и так возникли нехорошие подозрения насчёт смерти Венсана.
— Ты думаешь, что его убили? — девушка вытянулась в струнку в ожидании ответа.
— Нет, — лицо Матильды стало бесконечно скорбным, и она снова перекрестилась. — Я думаю, что твой отец совершил величайший грех и покончил с собой.
— Так поэтому ты ушла в монастырь? — осенило Эжени. — Молиться о душе самоубийцы?
— Тише! — мать с тревогой поглядела на дверь. — Никогда не знаешь, не подслушивает ли кто-нибудь… Я не хочу верить в это, но твой отец неплохо разбирался в травах, лекарственных и ядовитых, у него была богатая библиотека. Если бы он захотел изготовить какой-нибудь яд, он с лёгкостью смог бы это сделать — а потом принял его.
— Но зачем ему накладывать на себя руки? — недоумевающе воскликнула дочь.
— Если бы я знала! — вздохнула Матильда. — Но ты читала письмо. Эта Корнелия шантажировала его! Угрожала причинить вред нам с тобой… — она побледнела. — Должно быть, она богата и имела возможность нанять людей для нападения. Возможно, она также имеет вес при королевском дворе. Или знает толк в ядах — не зря ведь Венсан упоминал какое-то искусство… В любом случае эта женщина очень опасна. И я позвала тебя сюда, чтобы предупредить. Мне, удалившейся от мира, вряд ли что-то угрожает в стенах монастыря — кому нужна старая монахиня? Но ты, моя бедная девочка… Тебе нельзя оставаться в родных краях. Выйти замуж и уехать подальше будет лучшим решением.
— Ты опять об этом! — Эжени всплеснула руками. — Почему все наши разговоры сводятся к моему замужеству? Не получится ли так, что я, убегая от призрачных проблем, найду настоящие? Если муж будет груб и жесток, будет изменять мне? После смерти отца прошло десять месяцев, и никто не пытался выселить меня из замка или объявить незаконнорожденной.
«Убить меня пытались множество раз, но это никак не связано с загадочной Корнелией, поэтому про это я матери говорить не буду», — добавила она про себя.
— В конце концов, я тоже могу быть опасна! — решительно заявила она, но Матильда только грустно усмехнулась и покачала головой.
— Моя девочка! И откуда вы такие берётесь — храбрые, безрассудные, думающие, что знаете всё на свете! Камилла вон тоже заверяла меня, что справится без посторонней помощи — а у самой глаза на мокром месте, губы дрожат, лицо бледное…
— Камилла?
— Камилла Башелье, одна из девушек, воспитывающихся здесь. Её отец — богатый человек, но до дочери ему дела нет, поэтому он отправил её сюда — учиться кротости и смирению. Вот только Камилла не желает учиться и осмеливается спорить даже с самой матерью Христиной. За что уже не раз попадала в карцер и бывала бита розгами, но сломить её дух не так-то просто. Правда, мне кажется, что бедная девочка больна, — мать снова перекрестилась. — Недавно она пришла ко мне испуганная, вся в слезах, и призналась, что либо сходит с ума, либо она одержима.
— Одержима? — насторожилась Эжени.
— По крайней мере, она так считает. Пару дней назад мать настоятельница наказала её за то, что Камилла дерзила ей, но она этого не помнит. Несколько монахинь видели её бродящей ночью по коридорам, но этого она тоже не помнит!
— Такое бывает, люди иногда ходят во сне, — заметила дочь.
— Но почему она не помнит того, что происходило днём? Другие послушницы просили её напеть неприличную песенку, которой она их научила, но Камилла не помнит, чтобы она пела какие-нибудь песенки! Другие люди говорят, что видели её говорящей или делающей что-то — чаще всего что-то неподобающее — но она не помнит этого! Камилла сказала мне, что она или сходит с ума, или в неё вселяется бес. Я с трудом отговорила её идти к матери Христине — она уже хотела во всём сознаться! Страшно подумать, что бы сделала мать Христина, которая и так девочку на дух не выносит!
— Но ты ведь не веришь, что в неё кто-то вселился? — Эжени спрятала письмо за корсаж и снова взглянула в окно — кусты по-прежнему источали свой пряный аромат, но садовника там уже не было.
— Не верю, — покачала головой Матильда. — Скорее уж она и правда сходит с ума, бедняжка! Я пыталась выяснить, не падала ли она с лестницы и не ударялась ли головой, но она не падала — или не помнит! Впрочем, синяков у неё как будто бы нет.
— Интересно, — протянула Эжени. — Я бы хотела поговорить с Камиллой, если, конечно, ваша суровая мать настоятельница разрешит.
— Тебя как будто больше беспокоит история этой девушки, чем дела твоей семьи, — недовольно заметила мать.
— Почему же? — возразила дочь. — Я примусь за поиски Корнелии, когда вернусь домой, и постараюсь быть очень осторожной. А пока я здесь, почему бы не помочь девушке, с которой происходит что-то странное?
— Я уже жалею, что рассказала тебе про Камиллу, — проворчала Матильда. — Чем ты можешь ей помочь, ведь ты не лекарь!
Эжени промолчала, и мать снова вздохнула.
— Хорошо, делай как знаешь. Ступай и постарайся поговорить с Камиллой. Ты ближе к ней по возрасту, возможно, тебе она доверится охотнее. А мне надо отдохнуть — разговор об этом проклятом письме вытянул из меня все силы, да и от запаха роз мне лучше не становится.
Попрощавшись с матерью, Эжени выскользнула из кельи и, не мешкая, направилась на поиски матери Христины. Настоятельница монастыря святой Катерины оказалась высокой дородной женщиной с мясистыми щеками, двойным подбородком и пухлыми пальцами, которые она переплетала на животе, глядя на собеседницу сверху вниз. Эжени с лёгкостью могла представить, как мать Христина бьёт своей тяжёлой ладонью по лицу провинившейся воспитанницы, и её вновь охватил страх. «Я — ведьма, я не должна бояться какой-то монахини, возомнившей себе невесть кем», — напомнила она себе, но боязни это не уменьшило.
Разумеется, Эжени не стала рассказывать историю о потере памяти. Она заявила, что её матери стало намного лучше в стенах монастыря, что она обрела покой и даже нашла сестёр по духу, одна из которых — Камилла Башелье, отчасти заменившая сестре Терезе дочь. И она, Эжени, хочет перед своим отъездом побеседовать с юной Камиллой, поблагодарить её за заботу о своей матери. Настоятельница пожевала губами, назвала Камиллу «дерзкой и непокорной девчонкой, самым подходящим сосудом для Дьявола», однако всё же разрешила повидаться с ней.
— Она сейчас в саду, собирает целебные травы, — сообщила мать Христина.
