идее Регины остаться в Нью-Йорке есть и смешная сторона.
И Арчер пробормотал:
– Конечно.
Тут до него дошло, что другие, сидящие рядом с мадам Оленска, уже некоторое время как занимают разговорами его соседку справа. Одновременно он увидел, как Мэй, безмятежно восседавшая между мистером Вандерлиденом и мистером Селфриджем Мерри, стрельнула в него глазами через стол. Было очевидно, что хозяин и дама справа от него не могут на протяжении всего обеда совершенно не разговаривать друг с другом. Он повернулся к мадам Оленска и был встречен ее бледной улыбкой. «О, давайте выдержим и это!» – казалось, говорила эта улыбка.
– Путешествие вас не утомило? – спросил он и сам удивился естественности своего голоса, она же ответила, что, напротив, ей редко приходилось ехать с таким комфортом.
– Только, знаете, жара была в поезде страшная, – добавила она, на что он сказал, что там, куда она отправляется, такая невзгода ей не грозит. Однажды в поезде Кале – Париж, – убежденно продолжал он, – я замерз чуть ли не до смерти. Такого холода я больше в жизни не испытывал!
Она сказала, что ее это не удивляет, заметив при этом, что помочь тут может лишний плед и что всякая форма передвижения имеет свои недостатки, – слова, за которые он мгновенно ухватился, сказав, что все эти недостатки меркнут в сравнении со счастливой возможностью уехать подальше, куда глаза глядят. Лицо ее порозовело, и он добавил голосом, внезапно ставшим более крепким и звонким: «Я вот тоже вскоре собираюсь попутешествовать». Лицо ее чуть дрогнуло, а он, наклонившись под столом в направлении Реджи Чиверса, окликнул его: «Послушай, Реджи, как ты насчет кругосветного путешествия, прямо сейчас, то есть в этом месяце, хочу я сказать? Махнем, а? Я готов, и если ты не против, то…»
Но тут подала голос миссис Реджи, пропищав, что отпустить Реджи до пасхальной недели она никак не может, потому что именно тогда Марта Вашингтон проводит свой бал в пользу приюта для слепых, а ее муж невозмутимо заметил, что в этот период будет занят подготовкой к Международному соревнованию по поло.
Однако мистер Селфридж Марри уловил слова «кругосветное путешествие» и, как заядлый мореплаватель, однажды обогнувший земной шар на своей паровой яхте, не преминул бросить через стол пару шокирующих соображений касательно мелководья акватории вблизи средиземноморских портов. Хотя, в конечном счете, это не так уж важно, добавил он, ибо если вам знакомы Афины, Смирна и Константинополь, то что там еще смотреть? А миссис Мерри поделилась своей чрезвычайной признательностью доктору Бенкомбу, взявшему с них обещание не заходить в Неаполь, где свирепствовала лихорадка.
– Но вот если Индию хотите основательно осмотреть, то меньше чем за три недели это никак не получится, – снисходительно признал ее муж, видимо, желая показать себя серьезным путешественником.
На этом дамы, поднявшись, удалились в гостиную.
В библиотеке, несмотря на присутствие более солидных гостей, царил Лоренс Лефертс.
Разговор, как обычно, обратился к теме Бофортов, сделав круг, и даже мистер Вандерлиден и мистер Селфридж Мерри, усевшись в почетные кресла, как все понимали, поставленные специально для них, примолкнув, слушали филиппику молодого человека.
Никогда еще Лефертс с таким чувством не расписывал истинно христианские принципы добродетельных мужчин и святость домашнего очага. Негодование добавляло язвительности его красноречию, и становилось ясно, что если б все другие последовали его примеру и поступали в соответствии с его принципами, общество никогда не скатилось бы до того, чтоб принимать в свои ряды таких иностранных выскочек, как Бофорт – нет, сэр, ни за что, женись он даже на девушке по фамилии Вандерлиден или же Ланнинг, а не Даллас. Да и разве мог бы он, гневно вопрошал Лефертс, породниться с таким семейством, как Далласы, если б еще раньше не успел втереться в некоторые дома, как втерлись, уже по его следам, люди наподобие миссис Лемюель Стратерс. Если общество решает распахнуть двери вульгарным женщинам – это еще полбеды, чести ему это не прибавляет, а польза сомнительная, но коль скоро оно терпит у себя мужчин сомнительного происхождения, разбогатевших неизвестно каким путем, – это прямой путь к распаду, и он не за горами!
– Если так пойдет, – бушевал Лефертс, подобно молодому пророку в костюме от «Пула», пророку, еще не побитому камнями – и такими семимильными шагами, то мы еще увидим, как наши дети будут добиваться приглашений в дома этих мошенников и оспаривать друг у друга право жениться на бофортовских выродках!
– О, ну зачем так грубо! – запротестовали Реджи Чиверс и молодой Ньюленд, в то время как мистера Селфриджа Мерри охватило явное и искреннее смятение, а чуткие черты мистера Вандерлидена исказились отвращением и болью.
– А что, у него таковые имеются? – тут же навострил уши Силлертон Джексон, и пока Лефертс пытался увильнуть от вопроса, обратив все в шутку, старый джентльмен прочирикал на ухо Арчеру: «Забавные они, эти блюстители нравов… Вроде как у самих в доме повар никуда не годится, а они жалуются, что в гостях их опять какой-то отравой накормили! Однако, если верить слухам, резкие слова нашего друга Лоренса небеспочвенны – новостная лента на этот раз, как я понимаю…»
Беседа текла мимо Арчера бессмысленным потоком, текла и текла лишь потому, что не умела остановиться. На лицах окружающих он замечал выражения интереса, удовольствия, даже веселости. Он слышал смех молодых людей, слышал, как глубокомысленно хвалят арчеровскую мадеру мистер Вандерлиден и мистер Мерри. Сквозь все это в сознание его проскальзывало смутное ощущение дружеской расположенности к нему, как будто охрана пленника, которым он себя чувствовал, пыталась смягчить для него условия содержания, но это лишь усиливало его решимость во что бы то ни стало бежать из плена.
В гостиной, где они потом присоединились к дамам, его встретил победный взгляд Мэй, и он прочел в этом взгляде, что все «прошло самым лучшим образом». Когда, поднявшись, она отошла от мадам Оленска, миссис Вандерлиден немедленно кивком пригласила последнюю занять место рядом с ней на позолоченном диване, где она восседала, из чего Арчер заключил, что заговор относительно реабилитации с последующим отторжением действует и здесь. Маленькое общество этих связанных невидимыми нитями в единое целое людей молча, но твердо решило представить все так, будто никогда, ни на одну секунду не подвергались сомнению ни благопристойность поведения мадам Оленска, ни царящие в доме Арчеров гармония и счастье. Все эти любезные и не знающие жалости люди погрязли в притворстве, упорно делая вид друг перед другом, что никогда не слышали, не подозревали и не считали даже возможным малейший намек на противоположное; и в этой хитро сплетенной сети всеобщего лицемерия Арчер еще раз сумел выделить основную нить – факт того,
