Леди Элинор настолько поразила его первая фраза, что в ее голове уже не осталось места для изумления тому, как точно он распознал натуру Джиллиан.
– Твоя жена… – пролепетала она. – Я неправильно поняла Иэна? Но, я уверена, он писал мне, что у Джиллиан жив муж.
Сердитая тень пересекла лицо Адама.
– Ах, да, Осберт де Серей, но жив он только до тех пор, пока я не добрался до него.
–И Джиллиан согласна с этим? – спросила Элинор, стараясь ничего не выражать голосом и гадая, насколько сильно она способна ошибаться в оценке характеров.
– Нет. Она умоляла меня оставить его в покое, – ответил Адам, укрепляя веру матери в правильности собственных суждений, но заставляя ее задуматься, не идиот ли ее сын.
– Адам, – сказала она, пытаясь изгнать из своего голоса отчаяние, – я не собираюсь говорить тебе, что Джиллиан не любит тебя, поскольку я своими собственными глазами видела обратное…
– Так почему, – нетерпеливо прервал ее Адам, – ты смотришь на меня так, словно у меня две головы, когда я говорю тебе, что хочу жениться на ней?
– Потому что можно испытывать нежность к мужчине, жаждать его, чувствовать ужасную вину, если что-то случается с ним, и все-таки не любить.
– Мама, я не понимаю тебя, – сказал Адам, и лоб его беспокойно наморщился. – Ты же только что сказала, что уверена в любви Джиллиан. А теперь говоришь, что она не любит.
– Нет, я говорю, что она может желать добра де Серей и оспаривать твое желание убить его…
– Нет, – снова прервал ее Адам. – Джиллиан очень хочет его смерти. Она не далее как позавчера убила ножом одного из его помощников и скорбела, что это был не сам Осберт.
Это легкое, жизнерадостное заявление изумило Элинор даже больше, чем несколько опережающие реальность слова Адама, что Джиллиан – его жена. Элинор на мгновение уставилась на сына, не в состоянии высказать ни один из двух вопросов, которые она хотела задать.
– Не давай этим нежным невинным глазкам обмануть себя, – заметил Адам. – Джиллиан умна, как ведьма, – и снова тень сомнения коснулась его подвижного лица. – Меня волнует только крепость ее тела, но не духа, – продолжал он, – и если она не хочет сказать мне, до какой степени я могу использовать ее, я вынужден просить совета у кого-то другого.
Но Элинор поняла, что последняя часть сказанного Адамом не имеет отношения к тому, что беспокоит его. А тот факт, что он не хотел говорить о том, что действительно волновало его, придавал этому еще большую значимость. Не могла ли мягкость и заботливость Джиллиан быть лишь подслащенной оболочкой чего-то грязного? Очень похоже, что именно это и тревожило Адама, но он не мог признаться в этом даже самому себе. Не рвалась ли эта оболочка тут и там, выставляя напоказ отвратительное нутро? Очевидно, чтобы раскрыть сознательно замаскированное зло, требуется нечто большее, чем несколько испытующих слов и взглядов.
Элинор твёрдо решила раскрыть, если сможет, все, что вызывало сомнения Адама. И в качестве первого шага напрашивалась эта история с убийством.
– Ум умом, – сказала она, – но нож нельзя вонзить одной лишь силой мысли. Что ты имел в виду, когда сказал, что она заколола слугу своего мужа? Как это случилось?
К удивлению Элинор, лицо Адама тут же очистилось от каких-либо сомнений. Их сменила злоба, но, когда он пересказал ей историю похищения Джиллиан, стало ясно, что злился он на самого себя. Зато он почти сиял от гордости за ее мужество и сообразительность. Элинор, разумеется, тоже от всего сердца одобрила действия Джиллиан в таких обстоятельствах. Единственное, что смущало ее, – это нож. Вопрос о том, как при Джиллиан оказался нож, вызвал отступление к ее жизни в замке Саэра, как она сама об этом рассказывала, и к ее страху перед Осбертом.
– Тогда почему, если она так сильно ненавидела его, она просит тебя оставить его в покое? – поинтересовалась Элинор.
Адам слегка покраснел и почесал голову, словно собирался признаться в чем-то немножко стыдном и странном и в тоже время милом.
– Это бабские глупости. Джиллиан говорит, что он хитрый змей и способен на какую-то подлость, от которой я не смогу защититься, потому что, дескать, сам не лжив и порядочен. В своей заботливости она не чужда глупости. Кроме того, она наговорила всякой чепухи вроде того, что ее грех падет на мою голову, если я ради нее убью эту змею.
Любопытно. Если Джиллиан так глубоко религиозна, она могла стыдиться зародившейся страсти к чужому мужчине при живом муже. Элинор верила в грех и расплату за него, но подобные вещи не трогали ее душу. Она каялась в своих ошибках, принимала епитимью и выбрасывали все это из головы. Разумеется, грех, в котором не можешь раскаяться, – совсем другое дело. Очевидно, если ты намерена и дальше продолжать любить человека вне брачных уз, то не можешь получить отпущение грехов. Перед Элинор самой стояла такая проблема, и она могла понять. В то время, однако, она была молода, сильна и скоро умирать не собиралась. То есть речь шла только о том, чтобы дождаться свадьбы с желанным человеком. Потом уже можно исповедаться и заявить искренне о своем раскаянии за то, что любила этого человека до брака, получить взыскание и отпущение грехов.
Было бы не слишком трудно убедить Джиллиан рассуждать таким же образом, если бы в этом заключалась ее проблема. Убийство Осберта было несколько иным вопросом. По лицу и интонациям Адама Элинор поняла, что Осберт умрет, как только Адам доберется до него, даже вне связи с вопросом о браке с Джиллиан. Ради этого как раз убивать Осберта вовсе не требовалось. Джиллиан утверждала, что ее выдали замуж силой, значит, этот брак легко можно аннулировать. Поскольку французские войска уже оказались в немилости у церкви, и со дня на день, возможно их отлучение, друзья короля могут быть уверены в быстром и благоприятном решении всех их вопросов, имеющих отношение к церковным делам. Питер де Рош подаст прошение об аннулировании брака папскому легату Гуало, и тот объявит о расторжении брака.
Ничего из этого Элинор Адаму не сказала. Пока она не убедится, что ее сын не проглядел дьявольской сущности под миловидной внешностью, этому браку не бывать. Законная преграда браку даже полезна, поскольку Адам упрям, как мул. Предостерегать его – значило лишь укреплять его решимость сделать все по-своему.
И все-таки ничто из того, что рассказал до сих пор Адам, нельзя было вменить в вину Джиллиан. Из последующего Элинор узнала, что Джиллиан полна решимости самостоятельно править своими землями, что очень удивило ее, хотя она ничего не сказала по этому поводу, и согласилась признать Адама в качестве своего сюзерена, что ее нисколько не удивило. Последние слова его, однако, сопровождались смущенным взглядом, впервые с той минуты, когда он так высоко отзывался об уме Джиллиан.
