Леди Агнесс поражала величавой статью, дочь Вышаты Сытенича – хрупкой женственностью, деву земли англов сравнивали с летящими по небу в лебяжьих одеяниях валькириями, новгородскую боярышню – с берегинями-русалками. Одна вела мужей в бой, другая утешала их на одре болезни.
И верно потому, что любые попытки сравнения тут же заводили в тупик, и оттого, что и той, и другой были в равной степени присущи чувство собственного достоинства и благородство, между двумя красавицами с первого же взгляда не возникло и тени соперничества. Мурава встретила нежданную гостью как подругу, сделав все возможное, чтобы та хоть на время забыла о тяготах воинского служения, и леди Агнесс отвечала ей сестринской признательностью.
Подождав, пока все рассядутся и несколько утолят после трудов сегодняшнего дня голод и жажду, леди Агнесс повела свой рассказ:
– Моим отцом был благородный Аттельстан, лорд Вулфсвуда. Когда я появилась на свет в его родовом замке, стояла середина зимы и жители нашего прихода готовились к празднованию дня святой Агнессы, выбирая двух белых и кудрявых ягнят, достойных предстать перед взором святой и дать ей на плащ свою мягкую шерсть. Отец счел это добрым предзнаменованием и, назвав меня Агнесс, заложил в своем владении храм в честь моей святой.
Хотя, как любой любящий родитель, он пытался оградить меня от зла этого мира, сделать ему это удавалось не всегда. Наши владения находились на побережье, и мы жили в постоянной тревоге, ежедневно и еженощно, ожидая беды с моря, ибо даже датские лорды, чье право распространялось на большинство окрестных земель, и те не знали, как найти управу на своих свирепых сородичей, приходивших с единственной целью – грабить, жечь, убивать, уводить в рабство. И самыми жестокими и вероломными среди этих дикарей были Гудмунд сэконунг и его сыновья.
– Избави нас, Господи, от диких викингов! – перекрестился брат Ансельм, и все люди Белой Валькирии последовали его примеру.
Леди Агнесс, меж тем, продолжала:
– Единственными людьми, которые осмеливались открыто бросать вызов морским разбойникам, были лорд Торкиль Вольверин и его сын Нотмунд, мой жених. Их корабли не уступали датским в быстроте и маневренности, а их хирдманы не ведали страха. Неудивительно, что Гудмунд и подобные ему их боялись и ненавидели. А уж после того, как лорд Торкиль повесил на дубу, как собаку, старшего Гудмундсона Рагнара, покарав его за разбой и бесчинства, старый сэконунг объявил обоих Вольверинов своими кровными врагами.
Это случилось пять лет назад. День, о котором я собираюсь поведать, должен был стать самым счастливым в моей жизни. Отец вел меня к алтарю, возле которого ожидал нареченный жених, человек, которого я нежно и страстно любила, сын достойных родителей, храбрый воин и мудрый вождь. Церковь святой Агнессы была заполнена народом: посмотреть на свадьбу единственной дочери лорда Аттельстана собралась вся округа. Из святого города Рима приехал брат жениха, получивший благословение Папы свершить над нами свадебный обряд.
Мой будущий деверь уже произнес: «Что Бог сочетал, того человек да не разлучает», но закончить фразу ему не дали, как не позволили мне надеть на палец суженного обручальное кольцо: за стенами храма послышался шум, сквозь разбитые окна и выставленные двери внутрь полетели стрелы и зажженные факелы. Это Гудмунд сэконунг и его сын Бьерн решили на свой лад поздравить кровного врага.
Вероломное нападение было прекрасно спланировано. Ни береговые сторожа, ни охрана у церкви не успели даже подать сигнал. Лорд Торкиль, Нотмунд, мой отец и все мужчины, которые находились в храме, взялись за оружие, чтобы дать отпор врагу. Но все оказалось тщетно. Воспользовавшиеся преимуществом внезапности, превосходящие числом викинги быстро сломили сопротивление и устроили настоящую резню. Очень скоро оскверненный храм превратился в пылающий факел. А вслед за ним запылал наш замок и вся округа.
– Как же вам удалось спастись? – поинтересовался боярин, переводя удивленный взгляд с брата Ансельма не его невестку и обратно.
– Это был Божий промысел, – отозвался чернец. – Когда люди сплотились вокруг лорда Аттельстана и моих отца с братом, я, несмотря на то, что мой сан запрещает мне браться за оружие, решил последовать их примеру. Но Нотмунд крикнул мне, чтобы я во что бы то ни стало спас леди Агнесс. Я не посмел ослушаться: хотя мы с ним родились близнецами, он появился на свет первым, и я всегда признавал его старшинство.
Не выдержав ужаса происходящего, моя невестка лишилась чувств. И это было к лучшему, ибо иначе она вряд ли бы сумела расстаться с суженым и отцом и разделила бы горькую участь многих английских женщин и дев, которым в тот страшный день суждено было пасть от мечей варваров или сделаться их рабынями. В алтаре, куда я скрылся со своей драгоценной ношей на руках и упованием на всеблагого Господа в мыслях, начинался подземный ход, вырытый еще при римлянах и выходивший к морю. Вот этой дорогой спаслись мы и те немногие, которые успели последовать за нами.
– А что было дальше? – спросила госпожа Парсбит.
– Когда осевшие по самые борта от награбленного корабли Гудмундовых головорезов скрылись из виду, – продолжала леди Агнесс, – мы поспешили на пепелище, надеясь отыскать хоть кого-то живых. Но тщетно. Тех, кого викинги не убили, они забрали в плен. Возле алтаря мы нашли тела лорда Торкиля и моего отца. Его труп сильно обгорел, но обугленная рука все еще сжимала фамильный меч. Тело Нотмунда, сколько не искали, мы так и не нашли.
Вот тогда над руинами оскверненного храма, ставшего огромной общей могилой, у подножия чудесным образом не тронутой огнем статуи святой Агнессы я дала страшный обет – обет мести.
Хотя наш замок был полостью разграблен, у моего отца оставалось еще немало казны в тайниках, о существовании которых Гудмунд, конечно, не подозревал. На эти деньги я снарядила боевой корабль, который назвала Белый Червь. Оплавленный меч моего отца был перекован, и вскоре многие из северных разбойников узнали его карающую силу. Так родилась Белая Валькирия – гроза морей, а брат Ансельм стал духовником моих людей.
Конечно, больше всего мое сердце желало свести счеты с Гудмундом и его сыном Бьерном, но хитрому сэконунгу каждый раз удавалось избежать встречи. Этой весной в погоне за ним я поднялась по Каме до самых границ Великой Биармии и легендарной золотой Югры. Однако Гудмунд снова ускользнул, воспользовавшись известным только ему путем по малым рекам.
– Теперь понятно, почему он так убраться из Булгара спешил! – удовлетворенно заметил, протирая лоснящуюся лысину, дядька Нежиловец.
– На этот раз он попался! – отозвался боярин. – В Итиль ему обратного хода нет. Думаю, ему известно, что беглецов с поля брани хазары вешают на стенах своего града в назидание прочим наемникам.
– Скажите, человек, похожий, как родной брат, на моего деверя, тоже идет сюда вместе с хазарским войском? – спросила леди Агнесс.
– Дозорные докладывали, что да, – кивнул головой хан Камчибек.
– И люди зовут его Эйнар Волк, – закончил брат Ансельм.
– Это имя он назвал сам, – поправил его Лютобор. – А что до каких-то других имен, то он их, видимо, не помнит, как не помнит ни своих родителей, ни земли, в которой прежде жил. Хотя в бою ему трудно сыскать равных, я могу смело сказать: этот человек безумен, а вернее, одержим. Недаром, чаще, чем Эйнаром, его зовут Волком.
– О, святая Агнесса, за что ты посылаешь мне такие муки! – воскликнула воительница, смахивая слезы огрубевшей от воинского ремесла десницей.
– Похоже, злой дух завладел мертвым телом моего несчастного брата, – задумчиво проговорил брат Ансельм. – Когда я был в Ватикане, я слышал о подобных вещах.
Лютобор, однако, с сомнением покачал головой:
– Мне пока не доводилось сражаться с выходцами из нави, – возразил он монаху. – Но что-то я никогда не слышал, чтобы их удавалось поразить силой простого оружия.
– Ну, не может же живой человек совсем ничего не помнить! Здесь явно не обошлось без дьявольского наважденья или колдовских чар!
