Не успел он начать свое обращение, как разъяренная толпа ворвалась в собор и набросилась на верующих, которые в ужасе разбежались. Некоторые из них – на север, чтобы укрыться в монастыре Святого Марка. Жоан увидел среди преследователей Франческо, сводника, с которым он познакомился в борделе, где скрывался Никколо. Он сжимал в руках дубину и был одним из тех, кто кричал громче всех.
Вскоре они встретились с Никколо и Джорджио, которые пригласили их пообедать. Как только они уселись, Никколо в подробностях рассказал им о событиях прошедшего дня.
– Францисканцы не собирались гореть заживо на костре. Поэтому они начали выискивать всяческие поводы, чтобы к чему-нибудь прицепиться, и вступили в полемику относительно накидки, распятия и освященной облатки, с которыми брат Доменико собирался войти в пламя костра. Они не верили в чудо.
– А доминиканцы верили? – спросил дон Микелетто.
– Похоже, что брат Доменико, опираясь на моральную поддержку Савонаролы – хотя и могу предположить, что не без колебаний, – собирался сделать это. Францисканцы дошли до того, что предложили ему войти в костер одному и таким образом свершить чудо самому, от чего он отказался.
Жоан покачал головой. Он был потрясен и не верил своим ушам. Он представил себе монаха в языках пламени и, будучи хорошо знаком с внутренней жизнью монастыря, вынужден быть признать, что суприор, без всякого сомнения, верил в возможность свершения чуда.
– Дело кончилось тем, что «Божий суд» не состоялся, толпа промокла, и, поскольку никакого официального разъяснения не последовало и распространялись только слухи, люди винят во всем Савонаролу. Таким образом, многие плаксы переметнулись на нашу сторону – сторону беснующихся, – объяснил Никколо.
– Так что же сейчас происходит? – спросил Иннико д’Авалос.
– Банды нищих детей в обмен на небольшую плату забрасывают камнями последователей Савонаролы. Уже погибли двое. А вооруженные группы прочесывают районы, где больше всего плакс, и угрожают им.
– А что делает правительство – сенат?
– Ничего не делает и ничего не будет делать, – ответил Никколо с улыбкой.
– Хорошая работа, – одобрил дон Микелетто и удовлетворенно кивнул.
В тот вечер разъяренные толпы окружили монастырь Святого Марка, где укрылись монахи-доминиканцы и некоторые из их последователей. Колокол монастыря под именем Плакальщица стал звонить, взывая о помощи. Но враги Савонаролы заняли все прилегающие улицы, и никто не пришел оказать помощь монахам. Вскоре на глазах у Жоана и его спутников начался штурм монастыря.
Приор запрещал держать оружие внутри монастыря, однако было очевидно, что некоторые из монахов не выполнили приказ, поскольку одни стали защищаться с помощью копий через окна монастыря, а другие принялись ломать верхнюю часть церкви, чтобы обрушить камни и прочие строительные материалы на атакующих.
– Если они ворвутся, монаху конец, – сказал Микель с ухмылкой.
Жоан не ответил. Ему было тяжело видеть происходящее. В его памяти прекрасно обустроенный монастырь выглядел обителью, где все было подчинено молитве и покою. А сейчас он превратился в сущий ад. Несколько нападавших и монахов погибли в этой битве. Тогда Савонарола отвел своих монахов на хоры церкви, приказал им сложить оружие, читать молитвы и сдаться. Но когда смутьянам удалось добраться до хоров, многие из монахов и плакс, осознав неминуемость смерти, отказались сдаться и снова вступили в борьбу. Сражение длилось до наступления вечера, когда наконец прибыли солдаты сената с письменным приказом остановить насилие и арестовать Савонаролу, брата Доменико и брата Сильвестро. Они заявили, что монахи будут подвергнуты суду, и это успокоило толпу, которая прекратила беспорядки в ожидании дальнейших событий.
Приор Савонарола взял в руки освященную облатку и, подняв ее высоко над головой, приказал выжившим следовать за ним в библиотеку; монахи, увидев частицу тела Христова, подчинились. После этого они вместе помолились и брат Доменико, брат Сильвестро и Савонарола сдались без сопротивления, чтобы избежать новых смертей и разрушения монастыря.
Жоан с грустью наблюдал за тем, как они выходили, и вид брата Сильвестро, лишенного горба, произвел на него странное впечатление. Уже было далеко за полночь; толпа кричала, плевала им в лицо при свете факелов и хватала за руки, когда удавалось дотянуться до них. Один мужчина ударил Савонаролу по спине и крикнул:
– Если ты пророк, угадай мое имя!
Другой попытался обжечь ему лицо смоляным факелом. Солдатам едва удавалось сдерживать беснующихся, которые хотели линчевать монахов, и Жоан ничего не смог с собой поделать – он обнажил меч и встал рядом с братом Сильвестро, угрожая толпе и защищая его. Он постарался поймать взгляд монаха, но тот смотрел в пустоту, и взгляд его был отсутствующим. Это еще больше огорчило книготорговца, и он ощутил боль, представив себе, какая судьба ожидает его бывших братьев. Он чувствовал себя виноватым.
– Брат Сильвестро, – громко сказал он ему почти в ухо. – Не бойтесь, я защищу вас.
Монах даже не посмотрел в его сторону. Похоже, он находился в своем сомнамбулическом трансе и шептал бессвязные слова. Однако теперь Жоан почувствовал на себе взгляд Савонаролы, полный упрека. Тот узнал Жоана и смотрел на него своими пронизывающими глазами. Жоан не смог выдержать этого и, отвернувшись, стал смотреть на толпу, окружавшую их.
– Всякого, кто приблизится, я проткну насквозь! – прокричал он.
– Ты совсем умом тронулся? – отчитал его Микель Корелья, хотя и сам обнажил оружие, чтобы защитить Жоана. – Пошли отсюда.
Нападавшие, которые не ожидали подобного, немного отступили, позволив солдатам пройти вперед.
– Жоан! – услышал он свое имя.
Это был Никколо, который приближался вместе с Франческо, своим другом‑сводником, превратившимся в революционного лидера.
– Уберите оружие, – сказал он, взяв его за руку. – С ними ничего не случится, мы хотим, чтобы их судьбу решил суд.
Когда Жоан подчинился, флорентиец обнял его.
– Это великий день! – воскликнул он. – День свободы.
Но Жоан вспоминал тишину монастыря и свои беседы с голубоглазым монахом и едва сдерживал слезы.
68
– Большой сенатский совет отказывается выдать нам Савонаролу, – сообщил Микель на следующий день. – Они заключили монахов в башню Альбергеттино, и те будут подвергнуты суду по обвинению в предательстве интересов Флоренции.
– Не волнуйтесь, монах уже приговорен, – сказал Иннико д’Авалос. – Его подвергнут пыткам, пока он не признается в том, что они хотят от него услышать.
– Даже в этом случае мы пришли к соглашению, и сенат допускает, что одновременно с этим начнется процесс по обвинению Савонаролы в ереси церковным судом, – добавил Микель. – Флорентийцы отказывают нам в его выдаче, но согласны принять наших папских судей.
Ватиканский капитан провел вместе с Никколо весь день в переговорах с сенатом Флоренции и был доволен результатом. В свою очередь Иннико, Джорджио и Жоан посвятили день поискам наилучшего места для книжной лавки, которая в ближайшее время должна была открыться во Флоренции.
На следующий день Жоан завел разговор с Иннико д’Авалосом.
– Ваше сиятельство, – сказал он, – я считаю, что Джорджио и всех тех моих работников, которые захотят немедленно вернуться во Флоренцию, будет вполне достаточно для того, чтобы открыть великолепную книжную лавку. Со своей стороны хочу сказать, что не имею ни малейшего желания остаться, чтобы стать свидетелем расправы над монахами-доминиканцами. Я вернусь в Рим – там я буду намного более полезен, высылая все необходимые книги, напечатанные как в моей типографии, так и во всех прочих.
– Я прекрасно понимаю вас, – ответил маркиз. – Поезжайте, мы ждем вашей помощи из Рима. Благословляю вас.
Перед отъездом Жоан попрощался со своими друзьями и в особенности с Никколо, которого вот-вот должны были назначить главой второго дипломатического представительства Флоренции и которому положили в качестве жалованья значительную сумму в сто девяносто два флорина в год.
