— Все только к лучшему, тетя Софи, — сказала Лаура, уверяя себя, что приняла разумное решение, согласившись выйти за Филиппа. Но ее душа бунтовала против практичного решения разума; она чувствовала, как сжимается сердце в груди, пронзая ее болью. — Мы с Коннором принадлежим двум разным мирам. Если бы я никогда не встретилась с ним, я бы стала женой Филиппа. И сейчас, когда Коннора нет рядом, я не вижу причин, чтобы откладывать свадьбу.
Лаура смотрела из окон спальни на свежевыпавший снег, который лучи света превращали в поле алмазов. Это было так прекрасно! Отличный ясный день, подходящий для свадьбы — ее свадьбы. Странно, но она ничего не чувствовала, стоя у окна в подвенечном платье и ожидая, когда пройдут последние мгновения ее свободы. Она как будто оцепенела, замерзла изнутри.
— Лаура, милая, я хочу…
— Тетя Софи, пожалуйста, пусть все остается как есть. Больше говорить не о чем.
— Лаура, ты не сделаешь этого!
— Дом полон гостей. — Лаура оглянулась через плечо на тетю, выполнявшую роль подружки невесты, свою единственную наперсницу. Платье из льдисто-голубого сатина подчеркивало темную синеву глаз Софи, гладкую белую кожу ее лица. Она выглядела такой красивой и такой печальной, как мать на похоронах дочери. — Я не могу отменить свадьбу. Нет, не могу.
— Можешь.
Лаура пересекла комнату, волоча фату из сатина цвета слоновой кости по роскошному ковру, расшитому золотыми, зелеными и белыми нитями.
— Не беспокойтесь за меня, — сказала она, крепко обнимая Софи. — Все будет в полном порядке.
Софи дотронулась до ее щеки.
— Надеюсь, что ты найдешь свое счастье, мое прекрасное дитя.
«Она дала мне шанс найти счастье», — подумала Лаура. Но теперь, когда Коннор ушел, ничто не имело значения.
— Спускайтесь вниз. — Лаура взяла Софи под руку и повела ее к двери. — Я хочу немного побыть наедине.
— Лаура, подумай о том, что ждет тебя впереди. И помни, что ты еще можешь спастись.
После ухода Софи Лаура долго смотрела на дверь, и правда только что сказанных слов звенела в ее мозгу. Из ледяной тюрьмы, которой она окружила свои чувства, сочилась боль, 9бжигающая боль, которая угрожала разрушить ее тщательно возведенный фасад спокойствия.
— Другого выхода нет. — Она глубоко вздохнула, пытаясь укрепить в своем решении. — Я не могу изменить себя. Это верное решение. Да.
Ей в ладонь уткнулся холодный нос. Лаура опустила глаза и увидела рядом с собой Цыгана.
— Не смотри на меня так. Я делаю то, что обязана сделать.
Цыган наклонил голову, глядя на Лауру так, как будто понимал все, что должно было скоро произойти.
— Тебе понравится жить с моим отцом и тетей Софи. — Лаура села перед псом на корточки, не беспокоясь, что помнутся брюссельские кружева, которыми был обшит весь перед платья. — А я как можно чаще буду приходить к тебе в гости.
Цыган положил большую лапу на кружева, покрывающие колени Лауры, глядя на нее угрюмыми глазами. Лаура чувствовала привязанность собаки, верную дружбу, которую та предлагала ей с того момента, как Лаура увидела ее.
— Я тоже буду скучать по тебе. — Лаура погладила Цыгана по голове, чувствуя, как глаза наполняются слезами. — Но ты не сможешь жить со мной. Филипп не любит собак.
Из горла Цыгана вырвался тихий глухой вой. Собака повернула голову, уткнувшись в ладонь Лауры.
— Я знаю. Я тоже не хочу уходить. — Лаура чувствовала, как трещат внутри нее ледяные стены, угрожая обвалиться. Но она не может позволить своим чувствам управлять ею — только не сегодня.
Лаура сняла лапу Цыгана с колена и встала, разглаживая помятое платье.
— Ты должен понять, — прошептала она, глядя в печальные глаза Цыгана. — Я делаю только то, что должна сделать.
Из музыкальной залы доносилась мелодия Мендельсона, свадебный марш из «Сна в летнюю ночь». Звуки, издаваемые струнным квартетом, звенели в ушах Лауры, застывшей на пороге. Солнечный свет лился через шесть высоких окон, отбрасывая на все золотистый отблеск, и придавая комнате странную нереальность. Лаура чувствовала оцепенение, бесчувственность, как будто перед ее глазами проходил чужой сон.
Люди повернули к ней головы, когда она переступила порог под руку с отцом, и шепот восхищения пробежал по толпе из двухсот человек, грохоча, как барабанная дробь, вместе с ревом крови в ее ушах. Ряд за рядом благороднейших людей Бостона вставал при ее приближении.
Сквозь белый тюль вуали она заметила лорда Остина Синклера, стоявшего в боковом проходе. Его лицо было таким же угрюмым, как в тот день, когда она сказала ему об исчезновении Коннора. И, кроме того, она чувствовала его неодобрение. Она отвела взгляд от правды, которую читала в его серебристо-голубых глазах, глядя на арку из белой сирени, возвышающуся в конце прохода, по которой смутным пятном маячил Филипп.
— Еще не поздно, — прошептал Дэниэл, сжимая ей руку. — Ты можешь все отменить.
Может ли? Боже милосердный, неужели она может обратиться ко всем этим людям и сказать им, что она совершает чудовищную ошибку?
Обернись!
Обернись!
Обернись!
Эти слова звенели в ее мозгу, как молитва. Но она все равно шла вперед, как механическая кукла, передвигая ноги и ступая по полу, не чувствуя его.
Аромат белой сирени окутал ее, когда она подошла к алтарю. Она чувствовала сладкий запах на языке, впитывала его с каждым вдохом. Приторная сладость. Ее пустой желудок сжался в кулак, к горлу поднялась обжигающе едкая желчь. Филипп Дотронулся до ее руки, и она едва справилась с желанием закричать.
Голос священника жужжал в ее ушах, как надоедливая муха, едва ощутимый за грохотом крови. Мысленно она слышала далекие звуки пианино, вальс Штрауса, наполняющий этот самый зал, где Коннор вел ее в танце.
Коннор!
Неожиданно она поняла, что ее окружает тишина, что все смотрят на нее. Сквозь вуаль она видела темный силуэт священника на фоне яркого окна. В ушах стучала кровь.
Они ждали — все собравшиеся, чтобы присутствовать на бракосочетании. Она должна сказать слова, связать себя клятвой.
Сквозь темные пятна, туманившие ей взор, она увидела, как нахмурился Филипп. Она раскрыла рот, но из него не вырвалось ни звука. И тогда она стала медленно погружаться, тонуть в благословенном мраке бесчувствия.
Теплый ветерок пролетал по долине, покачивая цветы на длинных изумрудных стебельках. Лаура подняла лицо к солнцу, упиваясь теплом и светом, и произнося безмолвную молитву благодарности. Она боялась, что никогда больше не найдет сюда путь.
Она обернулась, и маргаритки и лютики закачались, задетые подолом ее белого шелкового платья. Вокруг, как всегда в этом тайном раю, поднимались горы, как грубые черные алмазы, пронзающие небо. По отвесному утесу струилась вода, каскадом падая в блестящий кристально-чистый пруд. Ничего не изменилась. Только сейчас она была одна.
