Его голубые глаза, темные от гнева, впились в ее побледневшее лицо.
— Конечно, — сказал он, шагнув в ее сторону и с угрозой продолжая, — если тебе это платье не нравится, ты его можешь не носить.
Резко протянув руку, он схватился пальцами за низкий вырез.
— Нет! — воскликнула Элеонора, прикрывая грудь руками, поняв его намерения. — Мне оно нравится. — Она пристально глядела ему в глаза, пока не почувствовала, что напряжение спадает. — Правда, нравится. Это самое красивое платье, которое у меня когда-либо было.
С бешено колотящимися сердцами они не отрывали взгляда друг от друга. Медленно рука Гранта ослабела, он взял ее за плечи, провел по ним руками, затем по спине и обнял ее за талию. Элеонора не отстранилась.
— Признайся, — медленно проговорил Грант, — что ты меня сегодня немного приревновала?
Элеонора не смогла поднять глаза выше уровня золотых пуговиц его кителя.
— Охотно, — ответила она, — если ты сделаешь то же.
— Ты никогда не дождешься от меня прямого ответа, — произнес он задумчиво. — Никак не могу понять, кого ты боишься — меня или себя?
Такая проницательность становилась опасной, и, немного откинувшись, она спросила:
— А это имеет значение?
— Нет. Ничто не имеет значения, пока ты здесь, со мной, — сказал он и прижался к ней губами.
Элеонора быстро шла по улицам, раскачивая пустую корзину, в которой только что были карболка, мази, детские пеленки, рубашечки, заботливо сшитые вручную, а также конфеты и печенье сеньоры Паредес. Мейзи в ответ на записку Элеоноры предложила ей встретиться с Невиллом в сиротском приюте. Поразмыслив, она решила, что это хорошая идея. Чрезвычайные меры предосторожности вполне разумны, о каждом ее шаге немедленно докладывали Гранту. А что может быть безобиднее, чем посещение детей в приюте? К тому же она с удовольствием займется детскими царапинами и ушибами, принесет что-нибудь сестрам, увидит радостные глаза темноглазых детей, уплетающих сладости.
Иной пользы от своего визита она почти не видела. Элеонора без труда узнала о дате инаугурации, вскользь упомянутой Грантом за завтраком, и также невзначай он сообщил ей о церемонии, состоящейся через шесть дней, то есть десятого июля. И почему Нинья Мария считала это столь важной проблемой, Элеонора не могла понять.
Правда, у нее возникло слабое подозрение: видимо, любовница Уокера решила лишний раз ее поволновать. Отношение Невилла к данному сообщению осталось неясным. Элеонора даже не поняла, нужно оно ему или нет. Он интересовался деталями, в частности днем церемонии. Подобной информацией она не располагала, и Невилл не стал настаивать.
Подходя к своему к особняку, Элеонора замедлила шаг. Перед входом стоял странный экипаж, похожий на дорожный. Из-под слоя пыли виднелась черная краска. Все соединительные части из полированной желтой меди блестели на солнце, будто золотые. На боковой стене — фамильный герб, выполненный в красном, голубом и янтарном цвете. Дорожная грязь не давала возможности отчетливо рассмотреть знаки на гербе, пока Элеонора приближалась к нему. Подойдя, она остановилась и побледнела. Рисунок на гербе повторял рисунок на перстне, подаренном Луисом.
Сеньора Паредес ждала ее у входа в зал. Глаза женщины светились, а на щеках лежала восковая бледность. Она встречала гостя в своем лучшем капоре.
— К вам посетитель, — сообщила она Элеоноре голосом, дрожащим от волнения. — Я подала ему кофе и печенье в залу. Он ждет уже целый час и, я уверена, теряет терпение.
В залу? Должно быть, это кто-то очень важный. Никого не допускают туда, кроме самых высоких гостей по самому значительному поводу. Сеньора сама была из хорошей семьи, и, чтобы произвести на нее впечатление, нужно было нечто из ряда вон выходящее.
— Спасибо, — пробормотала Элеонора и, пригладив волосы, с трепетом взялась за ручку высокой резной двери, ведущей в зал.
Человек, поднявшийся ей навстречу, был высок, изящен, сед, с короткой бородкой. Поклон его служил образцом грации. Выпрямившись, он смерил холодным учтивым взглядом Элеонору. Его лицо с орлиным профилем ничего не выражало, но Элеонора почувствовала, что он удивлен и разочарован ее видом.
— Вы сеньора де Ларедо, жена Луиса Андреаса Чарльза Эммануэля де Ларедо Пакеро?
— Да. Его вдова.
— О, конечно, извините, — сказал он, опустив глаза, быстрым взглядом окинув ее одежду.
Элеонора не собиралась на него сердиться, лишь тихо произнесла:
— Не надо извиняться. Если вам известно, что я была обвенчана с Луисом, значит, вы знаете и то, что наш брак длился всего несколько часов. Однако может, вы не знаете, что я действительно искренне привязалась к нему, и я носила бы траур, но средства не позволяют.
Он посмотрел на Элеонору, и она ответила ему спокойным взглядом. Старик еще раз склонился в глубоком почтительном поклоне.
— Прошу прощения, сеньора, за то, что я недооценил глубину ваших чувств. Позвольте представиться — Эстебан де Ларедо, дядя человека, за которым вы были замужем.
Она указала, где они могут расположиться для дальнейшей беседы.
— Когда я увидела на улице ваш экипаж, я сразу подумала, что это, должно быть, связано с Луисом, — просто сказала она и, сняв перстень, протянула старику.
Он взял его дрожащими пальцами и повернул к свету, который проникал через занавески и решетки на окнах, затем протер глаза, будто избавляясь от пелены, застилавшей их, и Элеонора отвела взгляд, почувствовав, что испанец очень опечален.
В комнате было душно, но не слишком жарко. Белые высокие стены создавали ощущение прохлады, а каменный, отполированный до блеска пол, на котором перед камином лежал ковер простого восточного рисунка, подтверждал это впечатление. По сторонам от ковра стояли диваны с резными спинками из ореха, с бархатными подушечками, на каждой стене висело по картине в рамках того же дерева — грубые копии испанских и фламандских мастеров.
— Нет сомнения, он принадлежал моему племяннику, — сказал наконец испанец, возвращая перстень Элеоноре. — Я присутствовал, когда мой брат, его отец, дарил ему этот перстень в день рождения. Ему исполнялся двадцать один год. Луис очень гордился им, и я не могу себе представить, чтобы он расстался с перстнем, если бы страстно не любил вас.
Зажав перстень в руке, Элеонора молчала. Она сидела, не в силах расслабиться, думая о том, какой запачканный подол у ее юбок из-за грязи на улицах, как неопрятен ее вид после приюта.
Подняв глаза, она спросила:
— Моту ли я вам чем-нибудь помочь?
— Надеюсь, сеньора, что я буду в состоянии вам помочь. Я имею честь, видите ли, служить адвокатом у графа де Ларедо и его семьи. Шесть месяцев назад мой брат Дон Карлос погиб, упав с лошади. И было совершенно необходимо, чтобы Луис вернулся домой и принял титул, а также обязанности графа. Я сделал все приготовления, включая прошение ко двору Изабеллы вмешаться в частную ссору, произошедшую между семьей Луиса и нашими знакомыми. Все это было подготовлено, оставалось только отыскать Луиса. Последняя наша связь была через Калифорнию, в Соединенных Штатах Америки. Не получив ответа на мои письма, посланные по известному мне адресу, я отправился на его поиски. Не зная ничего о дорогах в этом новом мире, желая ускорить поиски, я привез фамильный экипаж, который вы видели на улице. Это была ошибка — и не первая в этих бесконечных поисках, поскольку большую часть времени я путешествовал по воде. Добравшись до Калифорнии, я узнал, что Луис связал себя с Уильямом Уокером. Не буду докучать вам описанием своих приключений с того дня. Достаточно сказать, что, когда я прибыл в Сан-Хуан-дель-Норте, на Атлантическом побережье, я выяснил, что мой племянник в бегах. Слава богу, в этой стране почитают знатных людей, и наконец мне удалось узнать, что он заключен в тюрьму в Гондурасе. Я отправился туда, но получил ужасное известие: Луис, мой племянник, наследник титула, мертв. Граф де Ларедо расстрелян как самый обычный преступник.
