Ознакомительная версия.
— Ни одного, только один жалуется на головную боль.
— Прошу вас, как только рассветет, давайте уедем отсюда. Нам нужно в Эдинбург, — попросила она.
— Хорошо, леди, — согласился начальник охраны и вышел из комнаты.
Преподобный Хепберн посмотрел на Гвинет пристально и недоверчиво, но ему не в чем было ее обвинить. У него не было доказательств, только подозрения, поэтому она просто пожелала ему спокойной ночи.
— Больше не запирайте свою дверь. Мы должны иметь возможность войти к вам, если опасность возникнет снова.
Гвинет согласилась оставить дверь незапертой и попросила поставить часового у нее под окном.
Священник согласился на это и наконец оставил ее одну. Гвинет, дрожа, закрыла дверь и, шатаясь, дошла до кровати. Эта постель казалась такой грубой и жесткой, но в ней она пережила сказочное чудо. Гвинет уже стало казаться, что все случившееся было сном.
Нет, это не был сон: сейчас, кажется, жизнь сама стала страшней кошмарного сна.
Рован приходил и ушел невредимым. Но Гвинет знала: чтобы убедить его уйти, она разбила ему сердце. Она знала, народ поддерживал его. А теперь супруг Марии мертв. Убит.
Когда Гвинет представила себе возможные последствия этой смерти, кровь словно застыла у нее в жилах — ужасное горе тяжелой волной накрыло ее. Она должна беспокоиться о королеве и о положении дел в стране. Но вместо этого она боялась только за одного человека — за Рована.
И еще она боялась за себя. Поймет ли Рован когда-нибудь, в каком ужасе она была, как дрожала за его жизнь? Или он поверит, что она так же, как королева, предала его?
Гвинет не плакала, но не смогла уснуть. Она просто просидела на кровати всю ночь, оцепеневшая и дрожащая.
Когда леди Маклауд приехала ко двору, ее сразу же провели к королеве. Мария выглядела спокойной, и было не похоже, чтобы она давала волю истерическим слезам. Она как будто оцепенела.
— Дорогая моя Гвинет! — воскликнула она, вставая, когда фрейлина низко присела в поклоне.
Потом королева прижала девушку к себе и горячо обняла, словно она никогда не говорила ей ни одного жесткого слова.
И Гвинет обняла ее в ответ.
— Убийство, — прошептала королева. — Оно отравляет мою жизнь, как зараза.
Гвинет не стала оспаривать ее слова. Пока они ехали в Эдинбург, к ним поступали одна за другой новости. Был какой-то заговор — что-то, связанное с порохом и взрывом. Дарнли, который был болен и отдыхал в местечке под названием Керк о'Филд, в доме, принадлежавшем королеве, но собирался на следующий день вернуться в Холируд, должен был неминуемо умереть во время этого взрыва. Но этого не случилось. Его нашли вне дома — задушенным.
В этом была какая-то ирония. Королева со временем стала презирать своего мужа. Она терпела его, не скрывая при этом своего недовольства, лишь для того, чтобы весь мир признал, что ее сын-младенец Джеймс, несомненно, родился в законном браке.
— На его месте могла оказаться я! Если бы не маскарад, я должна была находиться там вместе с Генри.
Это правда. Несмотря на все свое старание быть сильной и честной, Мария нажила себе врагов. А непостоянные лорды начали снова менять свою позицию. В конце концов, у Шотландии теперь есть наследный принц — законный сын Марии и Генри. Законный и признанный наследник — и ему всего несколько месяцев от роду.
Теперь Дарнли умер.
Они действительно живут в опасное время.
Рован остался в горном краю, но не жил в своем поместье, чтобы не навлечь на тех, кого он любил, гнев могущественных приближенных королевы. Ему было нетрудно найти в этих местах поддержку, и место, где он скрывался, было защищено благодаря верности шотландцев своей семье. Сейчас он и его люди жили у одного семейства из клана Мак-Грегор в их поместье, которое называлось Хай-Тирни. Оно состояло из крепости, возвышающейся на голых скалах, и множества ферм вокруг. Крепость и фермы были окружены горами целым лабиринтом пещер, где в течение многих веков приходилось укрываться многим знатным шотландцам.
На участке был склон, где выступала на поверхность грубая каменная порода. Рован поднялся на гряду высоких холмов, возвышавшихся над морем, и теперь сидел на вершине одного из них, погрузившись в мрачные раздумья. Дул отвратительный ветер, холодный и сильный, но Рован почти не чувствовал его. Вдали от него горы были покрыты снегом, но у его ног земля была зеленой. Он жевал травинку и понимал, что должен сейчас обдумать свое обращение к королеве. Что бы он ни написал ей в письме, он должен очень осторожно подобрать слова.
«Она рисковала моей жизнью: меня могли арестовать! И рисковала моими людьми!» — гневно думал он. Он никак не мог поверить в это.
Гвинет сказала, что намерена выйти замуж за того, кого ей выбрала королева.
Один внутренний голос предупреждал Рована, что женщины непостоянны, но другой напоминал ему о том, как горячо они любили друг друга, и говорил, что Гвинет поступила так от страха и для того, чтобы защитить его.
Они не успели поговорить. Это была ошибка. Но может быть, в том, что произошло между ними, крылось больше значения, чем в любых словах.
Правда, это могла быть просто встреча двух существ разного пола, которые изголодались по плотской близости.
Он отбросил эту мысль. Когда-то он искал этих простых плотских удовольствий. В то время как Кэтрин тяжело заболела, ему были очень нужны телесные ласки, которые бы не имели никакого значения, не влияли бы на его любовь к жене. То, что случилось между ним и Гвинет в той постели, было гораздо больше, чем простое плотское удовольствие.
Он скрипнул зубами и встал лицом к хлеставшему, как плеть, ветру.
Сейчас он должен выиграть время. С каждым днем его все больше уважают здесь, хотя он не может точно сказать почему. Супруг королевы мог назвать его предателем, а королева проклясть, но он, несмотря на это, становится героем для народа. Он горько усмехнулся, подумав, что воздерживался от убийств, а его все-таки обвинили.
Наконец он смог переключить свои мысли на то, как ему лучше приблизиться к королеве Марии.
Сорок дней она будет официально соблюдать траур. В это время Гвинет будет рядом с ней, и никакие важные решения не могут быть приняты.
А потом… Один Бог знает, куда подует ветер.
«Первые дни после смерти Дарнли были очень странными», — думала Гвинет. Это время молчания и неподдельной печали, неизбежных государственных визитов. И обвинений.
Графиня Леннокс вышла на свободу. Теперь она была в трауре и в ярости.
Граф Леннокс потребовал, чтобы Джеймс Хепберн, лорд Босуэл, предстал перед судом.
Ознакомительная версия.
