— Я спрашиваю, — говорил Эзра, подавшись вперед и подняв над своим стаканом наполовину осушенную бутылку, — выпьем еще по одной?
Уитни пришла в себя.
— О… Ну… — Она с сожалением облизнулась, затем накрыла свой стакан ладонью. — Нет, лучше не стоит. Понимаете, мне нужно научиться пить вино… то есть я сама хочу привыкнуть к нему и постараюсь побыстрее.
Эзра сморщился, проницательно глядя на решительное выражение ее лица.
— Отказываетесь ради него, верно?
Уитни покраснела, но его утверждение заставило ее улыбнуться. Это был не совсем «отказ», а скорее мена: отказаться от крепких напитков, чтобы завоевать частичку сердца Гарнера.
— Проклятие! — проворчал Эзра, ставя бутылку на стол. — Только я нашел себе компаньона для выпивки… — Он скрестил на груди худые руки, откинулся на спинку кресла и мрачно поглядел на нее. Но когда она задумчиво ему улыбнулась, он вдруг ожил. — Что ж, тогда я сам научу вас пить вино. Я отлично разбираюсь в винах.
И, не дожидаясь ее ответа, он стал резко разворачивать кресло к выходу.
— Не сидите просто так, женщина, подтолкните меня!
Уитни вскочила на ноги, и когда они добрались до двери, старик стал звать Эджуотера. Дворецкий поспешно примчался на вызов. Эзра выпрямился в кресле и напустил на себя повелительный вид.
— Подайте вина… в обеденный зал. Принесите мне бутылку шабли, которое подавали к ужину два дня назад, бутылку нашего лучшего кларета… и мягкого хереса… еще самой лучшей мадеры, хорошего крепкого мозельского и крепкого бургундского…
— Но, право, сэр… — Эджуотер перевел взгляд с Эзры на Уитни и презрительно фыркнул, затем снова втянул в себя воздух. Почувствовав исходивший от них запах рома, он сурово произнес: — Полагаю, вы уже приняли свою норму.
— И еще хлеба, черт побери, и побольше бокалов! — Возмущенный возражениями дворецкого, Эзра помрачнел. — Пока еще этот дом на десять процентов принадлежит мне, а значит, и десять процентов погреба. И если вы немедленно не принесете то, что я требую, вас вышвырнут из дома, даю вам сто процентов!
Уитни с трудом сдержала смех, глядя, как Эджуотер побледнел и отдернул руки. Он со всех ног кинулся исполнять приказание старого Таунсенда, так что фалды его черного фрака хлопали, как крылья испуганной вороны. Эзра удовлетворенно вздохнул и жестом приказал Уитни ехать вперед.
— В обеденный зал, женщина.
В обеденном зале и застал их Гарнер, вернувшись в тот вечер домой, — за столом, уставленным дюжиной распечатанных бутылок с лучшими винами из погреба Таунсендов. Эзра обмяк в своем кресле и громко храпел. Уитни сидела подперев голову и прилежно повторяла названия вин, год урожая и характеристики данного урожая.
Под негодующими взглядами Эджуотера и Маделайн Гарнер подошел и помог подняться со стула своей покачивающейся жене. Его вид заставил Уитни немного прийти в себя, и она выдавила смущенную улыбку, когда Гарнер потребовал отчета в ее действиях.
— Т-твой д-дед учил меня в-винам… — покачнувшись, Уитни уткнулась лицом ему в живот, — что… чтобы… ты мной гра… гордился.
Честное признание Уитни смягчило его ярость. Удивительно, но, по-видимому, она сумела найти подход к сварливому и язвительному Эзре… как и к нему самому. Гарнер взял в ладони ее нежное лицо, чувствуя в груди стеснение. Совершенно пьяная, она все равно излучала искренность и невинность, которые делали ее недостатки достоинствами.
После первого замешательства он понял, что «неприличие» ее состояния не имеет для него значения. Главное, ему хотелось верить, что она напилась, потому что хотела сдержать свое обещание научиться пить вино, чтобы быть ему достойной женой. Ему хотелось верить, что Уитни думала не только о своей чертовской гордости и об удовольствии, которое он мог ей дать, что она начинает думать о нем… любить его… хотя бы немного.
Гарнер взял Уитни на руки, она сонно прижалась к нему, и он понес ее наверх, в ее комнату, сопровождаемый Маделайн и Эджуотером, которые обменивались негодующими взглядами.
На следующее утро Гарнер со злорадной улыбкой нагнулся к побледневшей Уитни.
— Вероятно, ты права. Женщина, которая не может удержать в себе вино, не должна пить. — Уитни хотела что-то возразить, но он зажал ей рот рукой и нагнул над тазиком, который поставил рядом с кроватью.
Когда Уитни освободилась и смогла дышать, она подняла на него взгляд из-под спутавшихся волос.
— Прости. Твой дедушка предложил научить меня пить разные вина, и… Господи! Они такие коварные… просто не замечаешь, как опьянел!
— Я вижу, тебя просто опасно надолго оставлять без присмотра, — сказал Гарнер, сидя рядом с Уитни на кровати и поглаживая ее бледное лицо. — Что мне с тобой делать, Уитни Дэниелс?
— Уитни Дэниелс Таунсенд! — удалось ей выговорить. — Теперь я миссис Таунсенд.
Гарнер засмеялся:
— Да, да, конечно!
Благодаря заботливому уходу Гарнера и Мерси Уитни пришла в форму уже через два дня и поклялась не пить ни вино, ни ром, разве только если ее к этому принудят. Гарнер с некоторой тревогой заметил заговорщицкие взгляды, которыми за ужином тайком обменивались Уитни и Эзра. Но свое слово она держала: за едой, как и он, пила только кофе, и он с облегчением покачивал головой, когда она вызывала у его деда хриплый смех и саркастические замечания. Они определенно симпатизировали друг другу. Гарнера это искренне удивляло, так как он и представить себе не мог, что старику хоть кто-то способен понравиться.
Гарнер стал подумывать, чем бы занять Уитни, чтобы избавить ее от презрительного отношения Байрона и эксцентричного влияния Эзры. Что же делают замужние леди весь день, каждый день?
— Решительно отказываюсь! — возмутилась Маделайн, когда Гарнер предложил время от времени выводить Уитни в свет. — Твоя жена невоспитанная и непредсказуемая, и я не желаю, чтобы она опозорила меня перед моими знакомыми.
Гарнер рассердился. Непредсказуемая? Верно. Но даже в первый день пребывания Уитни вТаунсенд-хаусе ее нельзя было назвать невоспитанной. Напротив, она держала себя удивительно хорошо, принимая во внимание ее незнание требований светского общества.
Не требовалось особой проницательности, чтобы понять, что лежит за отказом Маделайн. В доме, полном мужчин, она привыкла быть единственной женщиной. И хотя мужчины Таунсенды никогда никого не баловали, даже маленькую сироту, которая приходилась одному из них внучкой, а другому племянницей, она многого сумела от них добиться, в частности, в прошлом году она настояла, чтобы они выплачивали пенсию ее состарившейся гувернантке. С тех пор Маделайн пользовалась такой свободой, которая была немыслима для шестнадцатилетней девушки. Гарнер с удивлением сообразил, что раньше даже не задумывался о том, что ее никто не воспитывает.
