— Я всегда знала, что ты это сделаешь! За твоей очаровательной улыбкой и изысканными манерами скрывается деспот, тиран! Я знала, что ты покажешь свою сущность, это было делом времени. — Она взволнованно прошлась по комнате и посмотрела на него. Глаза ее лихорадочно сверкали, тонкие ноздри раздувались:
— О Боже!
Если бы я родилась мужчиной! — Она обвела рукой комнату. — Все это было бы мое! Я родилась раньше Рэндала. Если бы законы были справедливее, наследницей стала бы я! А ты — младший сын. Я должна была все унаследовать. Я, а не ты! — Она глубоко, яростно вздохнула и бросила; — А теперь, вместо того чтобы наслаждаться богатством и властью Шербурнов, я вынуждена жить на подачки, которые ты бросаешь, да еще в изгнании, в Доваджер-Хаус! — На лице ее была написана неприкрытая ненависть — Я всегда терпеть тебя не могла, — сквозь зубы добавила она, — но знай, отныне я тебя ненавижу! Бог свидетель, я хотела бы, чтобы вместо Рэндала погиб ты!
Николаc оставался невозмутимым, пока Атина свирепствовала. Когда она набрала еще воздуха, готовясь к очередному выпаду, он ровным голосом сказал:
— Ну достаточно. Я услышал из этой краткой речи все, что хотел, и поверь, ты ясно высказала свое мнение обо мне. Очень жаль, что ты так чувствуешь, но это ничего не меняет. — Глядя на нее твердыми как сталь, непроницаемыми глазами, он мрачно добавил:
— Либо ты даешь мне слово, что не станешь больше устраивать сцен, подобных этой, либо переедешь в Доваджер-Хаус.., сегодня, до обеда.
Атина гордо встала.
— Не беспокойся, дорогой братец, тебе не придется дольше терпеть мое присутствие. Я надеюсь, ты дашь мне время собраться и выделишь соответствующую прислугу, которая поедет со мной?
— Разумеется, — устало ответил Ник, он вдруг почувствовал слабость. — Что тебе будет угодно. «Почему, — думал он, — я всегда считал, что Атина достаточно благоразумна?» Он внимательно проследил, как сестра прошествовала по комнате и остановилась у дверей только для того, чтобы бросить ему через плечо:
— Ты, конечно, оплатишь ремонт и новую мебель? — Он кивнул, и тогда она добавила с вызовом:
— Я также хочу, чтобы моих лошадей и экипажи перевезли в конюшни Доваджер-Хаус, и с соответствующей прислугой.
— Конечно, — сухо, с перекошенным лицом, ответил Ник. — Все что угодно, чтобы сделать твою жизнь в новом доме счастливой.
Атина расхохоталась.
— Только одно может сделать меня счастливой — увидеть тебя в могиле!
Дверь с грохотом захлопнулась за ней. Ник не знал, что делать — то ли ругаться, то ли смеяться. «В Атине только одна хорошая черта, — ядовито подумал он, — она не прячет свои чувства».
Некоторое время он сидел за столом, спрашивая себя, правильно ли поступил или был другой способ договориться с сестрой. Однако в этом он сомневался. Затруднения возникли еще раньше, чем на горизонте появился Николаc: если все было бы пущено на самотек, то Атина и Рэндал благополучно проиграли бы все семейное состояние.
Она была под стать брату — оба гнались за наслаждениями любой ценой. Николаc знал, что Атина обижалась на его попытки угомонить ее в безудержном прожигании жизни, и если бы Рэндал обладал над ней хоть какой-то властью, это в значительной степени облегчило бы его, Ника, задачу. Тогда непростые отношения с сестрой не были бы окончательно разрушены, и если в конфронтации могло быть хоть что-то положительное — это то, что оба знали свое место.
Сцена с Атиной оставила у Николаcа неприятный осадок и едкий вкус во рту. Она некоторой неохотой вытащил дневник из запертого ящика стола и мрачно посмотрел на него. Даже при наиболее благоприятных обстоятельствах он не слишком стремился прочитать о безумной, страстной любви деда, которая привела его к адюльтеру. После безобразной перепалки с Атиной он сейчас меньше всего на свете хотел бы читать дневник Бенедикта. Ему хотелось одного — разыскать Тесc, похитить ее и оставшийся день заниматься любовью.
От одних только мыслей о Тесc настроение само собой немного улучшилось, и он взял маленькую черную книжку. Какая ужасная истина здесь скрывается? Объяснит ли этот дневник, как мог Бенедикт оставить юную жену и младенца-сына и сбежать с женой другого человека? Бросить титул, поместья, огромное богатство? А бриллианты Шербурнов? Написал ли он об этом?
Николасу не терпелось начать чтение дневника с конца, где дед, без сомнения, описывал планы своего побега с Терезой. Поэтому он лениво перелистал начальные страницы тома, с оборвавшимся сердцем прочитал о радости, которая охватила Бенедикта в день, когда было объявлено о его помолвке с Терезой Дэлби. Из каждого слова было ясно, что дед до глубины души любил Терезу и она отвечала ему взаимностью. Ник никогда особенно не задумывался о прабабушке Тесc — только как о женщине, которая украла деда у Паллас. Но по мере того как он читал буквально светившиеся любовью строки Бенедикта, перед ним возникал иной образ этой женщины. «Она очень похожа на Тесc, — с удивлением подумал он. — У нее такой же нрав. Такая же изысканная красота. И такая же страстная натура…» — Смущенный своими выводами, он перескочил несколько страниц и остановился, чтобы прочитать о великом гневе и ужасном страдании деда, обнаружившего черное вероломство Грегори Мандевилла.
Дед узнал, что его возлюбленная похищена и должна быть насильно выдана замуж за человека, которого Бенедикт когда-то называл другом. С такой же болью он написал несколько страниц о своем отчаянии, когда узнал, что Тереза носит под сердцем ребенка своего мужа.
Николаc часто спрашивал себя, почему Бенедикт не вызвал Грегори на дуэль, и вот теперь, в дневнике, нашел ответ на этот вопрос. Король! Это он запретил дуэль, желая избежать смертельного поединка между двумя своими фаворитами. Родители деда, в свою очередь, тоже повлияли на короля. Они изо всех сил старались помешать Бенедикту, не допустить, чтобы он стал рисковать жизнью на дуэли из-за женщины, которая уже была беременна от другого человека. Он был их единственным ребенком, последним Талмиджем. Ему необходимо было выжить и положить начало следующему поколению. В этих словах было столько отчаяния, что Ник почувствовал, как сердце его разрывается от сострадания.
Бенедикт исполнил свой долг, однако его ненависть к Грегори Мандевиллу буквально прожигала страницы старого дневника. Николае понимал ярость деда по отношению к этому человеку, одобрял планы мести, которые вынашивал дед, чтобы наказать Грегори.
Однако эти планы ни к чему не привели, поскольку Бенедикт Талмидж не был способен на хладнокровное убийство, даже если и задумывал его.
Наконец Николаc отложил книгу в сторону и налил себе стаканчик белого рейнвейна. Потягивая вино, он удобнее расположился в кресле, снова взял дневник и погрузился в трагическую историю, разыгравшуюся почти семьдесят лет назад. «Не все в ней, оказывается, было так трагично», — изумленно заметил он, когда взгляд его случайно упал на страницу, помеченную 17 октября 1744 года.
