Ознакомительная версия.
«Вот уж причуды сознания! – усмехаясь, сказал он сам себе. – Стоило появиться интересному дельцу, как я вновь готов, словно гончая собака, бежать по следу! А ведь оно совсем меня не касается и может оказаться газетной уткой. Но это мы скоро выясним, а пока…»
Флоран, вчера успешно исполнивший поручение и отыскавший журналиста Ксавье Трюшона в одном из парижских ресторанов (что было вовсе нетрудно), помог хозяину одеться. Для сегодняшнего утра Сезар выбрал темно-синий костюм, который чрезвычайно ему нравился, и, взглянув на себя в зеркало и поправив белоснежный шейный платок, виконт остался доволен своим видом.
«Пожалуй, можно и выехать сегодня вечером! – размышлял он, сидя в кабинете и перебирая карточки с приглашениями, предусмотрительно извлеченные камердинером из мусорного ведра. Флоран знал о смене настроений своего господина и о том, что утром Сезар может пожалеть, что так легко все выбросил. – Если, конечно, этот господин Трюшон не окажется мне полезен. Стоит хотя бы немного развлечься после долгого перерыва. Парижские преступники небось уже и забыли, как я выгляжу. Что уж говорить о работниках Сюртэ! Они небось танцуют от радости. Это они зря, меня рано списывать со счетов».
За этими приятными размышлениями, чтением свежих газет (о пожарах ничего нового не писали) и составлением письма мадам де Жерве, в котором виконт всячески благодарил достойную даму за приятный вчерашний вечер, время пролетело незаметно. Ровно в одиннадцать явился Флоран и доложил, что господин журналист прибыл и ожидает виконта.
– Хорошо, хорошо! – воскликнул Сезар. – Проводи его в столовую, я сейчас спущусь.
Столовая в особняке на улице Вожирар представляла собою небольшое произведение искусства. Комнату нельзя было назвать огромной – что и неудивительно, учитывая размеры парижских домов, – однако и тесной она тоже не была. Средних размеров, отделанная резными ясеневыми панелями, закрывавшими не только стены, но и потолок, столовая являлась одним из самых уютных помещений в доме. По утрам здесь бывало солнце, заставлявшее старое дерево словно бы светиться. Немногочисленные картины, висевшие в простенках, не взирали на вкушающих пищу недовольными глазами предков, а радовали яркими красками: в основном тут были натюрморты и итальянские пейзажи. Тяжелая люстра, доставшаяся нынешнему наследнику незнамо с каких времен, представляла собою железный обод, утыканный свечами; зажигали ее редко, предпочитая газовое освещение и канделябры во время ужинов. Стол вмещал сорок человек, стулья с высокими спинками стояли вокруг него навытяжку, как стражи. Для более многочисленных приемов обычно накрывали столы в гостиных, смежных с бальной залой. Эта же семейная столовая нравилась виконту гораздо больше помпезных комнат, в которых он иногда принимал гостей. Сезар охотно выезжал сам, однако приемы давал редко.
Слуги, знакомые со вкусами и привычками виконта, не стали накрывать завтрак на двух противоположных концах длинного стола; во главе стоял прибор для Сезара, а рядом, по левую руку, – для гостя. Журналист прохаживался по столовой, с любопытством разглядывая картины, резьбу на стенах и задирая голову, чтобы как следует рассмотреть массивную люстру.
Заметив хозяина, гость поздоровался первым; виконт также приветствовал его:
– Добро пожаловать в мой дом, господин Трюшон! Рад, что вы отыскали возможность посетить меня, хотя и получили приглашение в столь поздний час.
– Признаться, я заинтригован, ваша светлость, – заметил журналист. – Обычно люди вашего круга не слишком-то любят якшаться с нами, скромными тружениками пера. В прошлый раз, когда мы имели честь познакомиться, вы, конечно, отвечали на мои вопросы, но – признайтесь – неохотно.
Сезару понравилась открытая манера этого человека говорить то, что думает.
– Я объясню вам, господин Трюшон, или, вернее, вы мне объясните. А пока прошу к столу.
Мужчины уселись, и виконт заметил:
– Вы читали гастрономический календарь Гримо де ля Реньера? Нынче июль, а про июль он писал: «В этом месяце для гурманов наступает время испытаний и наказанья; их мало радуют огороды, полные овощей, и фруктовые сады, все богатство которых воспринимается лишь как средство для утоления голода, как возможность положить что-либо «на зуб». Единственное, что поддерживает любителей обильной трапезы, – это вид подрастающих крольчат, молодых куропаток, зайчат и другой мясистой дичи. Не оставляет их равнодушными и удивительная нежность телят из Понтуаза, а перепела и перепелята порой могут напомнить о радости иных сезонов». Тем не менее, несмотря на скептицизм критика и вашего коллеги, угощение в моем доме достойное.
– Ни в коей мере в этом не сомневаюсь, – сказал Трюшон, – и восхищен вашей памятью, ваша светлость.
– В детстве я очень любил этот календарь, – объяснил виконт.
– Что ж, в таком случае, что пишут там про август? Июль скоро закончится.
– Охотно. Вот что написано про август: «Все тоскуют по хорошему столу; изобилие на полях, столики Парижа перевернуты, а тараканы на диете. Но любители вкусно поесть уже могут поживиться и в этом месяце: отведать паштет из крольчонка с арманьяком, молодую зайчатину по-швейцарски, по-царски и так далее, маленьких куропаток в пироге, а также молодых диких голубей. Это советы гурманов, но я протестую против такой поспешности, я осуждаю это детоубийство и предпочитаю другие блюда».
Господин Трюшон засмеялся.
– Право слово, и мне стоит выучить это наизусть, дабы цитировать особо привередливым дамам! Некоторые морщат носы, стоит им завидеть блюдо, украшенное укропом, и ахают при виде голубей.
– В моем доме с голубями не сложилось; они лишь воркуют на подоконниках, да и только.
Слуги подали завтрак, оказавшийся выше всяких похвал. Тут была и холодная оленина, и омлет с грибами, и душистые груши, что привезли с юга; а еще – вино с собственных виноградников виконта, процветавших в Бургундии.
Некоторое время все внимание мужчин было сосредоточено на трапезе, однако затем Сезар все-таки заговорил о деле.
– Что ж, вы, наверное, поняли, Трюшон, что я пригласил вас сюда из-за интереса к статьям о пожарах.
– Конечно, ваша светлость, – усмехнулся журналист. Его умное вытянутое лицо преображалось, когда он улыбался, и становилось совсем мальчишеским. Но за юношу его принять было нельзя: глубокие складки у носа и на лбу свидетельствовали, что этот человек уже многое повидал на своем веку. – Кроме этих статей, ничего интересного нынче не выходило из-под моего пера.
– Тогда вы понимаете, конечно же, что я спрошу: все ли, написанное в них, правда?
Журналист прищурился и, откинувшись на спинку стула, принялся вертеть в руках бокал, явно размышляя, как ответить. Виконт его не торопил.
Ознакомительная версия.
