Когда ему исполнилось двенадцать, он работал, как взрослый мужчина, круглый год на половинном жалованье. Его мать была чужой в наших краях, отец пропал без вести, и это делало его свободным от семейных уз и, следовательно, опасным для контрабандистов. Он устроил вольеры для фазанов около своего коттеджа, который стоял на отшибе, у самой речки, и мог издалека слышать приближение незваных гостей.
Восемь лет — большой срок в детской жизни, и я почти забыла то лето, когда маленький грязный оборванец и я были неразлучны. Но почему-то, когда во время наших с папой прогулок мы встречали Ральфа, я чувствовала себя неловко. Я никогда не останавливалась поболтать с ним, особенно, когда бывала одна. И сейчас мне совсем не нравился тот самоуверенный вид, с которым он, прислонясь к стене, смотрел на меня.
— Вы простудитесь, — сказал он. У него был низкий голос, как у взрослого мужчины, и он сильно вырос за последние два года.
— Нет, — коротко ответила я, не двигаясь с места. Возможно, из чувства протеста. Мы помолчали.
— Охотитесь за браконьерами? — почему-то спросила я.
— Вроде того, — ответил он протяжным и медлительным выговором уроженца долин. — Ведь за девушками не станешь ухаживать с собакой и ружьем, не правда ли, мисс Беатрис?
— Вам, вообще-то, рано думать об ухаживании, — назидательно сказала я. — Вы не старше меня.
— Тем не менее, мне это приходит на ум, — заявил он. — Мне нравится мечтать о нежной, ласковой девушке, когда ночью я брожу один в лесу. Я не слишком юн для ухаживания, мисс Беатрис. Действительно, мы одного возраста, но девушки пятнадцати лет тоже ведь думают о любви и поцелуях теплой летней ночью?
Его темные глаза, не отрываясь, смотрели на меня, и это мне нравилось; казалось, я испытывала какое-то странное сожаление оттого, что нахожусь так высоко от него, в полной безопасности.
— Леди, конечно, нет, — заявила я твердо в ответ на его вопрос. — Что же касается деревенских девушек, то у них, я думаю, есть занятия поважнее, чем думать о вас.
Ральф вздохнул. Наступила тишина. Его собака зевнула и улеглась у его ног. Он опустил голову и уставился в землю. Я всем сердцем хотела, чтобы он опять посмотрел на меня тем странным горячим взглядом. Я уже жалела, что говорила о себе как о леди, напоминая ему, что он простолюдин. Я не знала, что и сказать, горько раскаивалась в своем высокомерии. Но тут Ральф, переступив с ноги на ногу, перекинул ружье через плечо. Несмотря на темноту, было видно, что он улыбается и совсем не нуждается в моих сожалениях.
— Я полагаю, — медленно произнес он, — что между леди и деревенской девушкой нет никакой разницы, если имеешь дело с ними на сеновале или в лесу. Кроме того, — продолжал он, — мне кажется, если вы в пятнадцать лет чувствуете себя взрослой, то я и подавно. — Помолчав, он добавил: — Моя леди. — Голос его был наполнен лаской.
Я онемела от негодования и, пока искала слова для ответа, Ральф свистнул собаке, которая следовала за ним подобно тени, повернулся и ушел, даже не попрощавшись. Он вел себя, как хозяин на нашей земле, он шел гордо, как господин. Я была ошеломлена этой дерзостью. Затем, охваченная порывом гнева, я решила пожаловаться моему отцу, чтобы он велел отстегать Ральфа. Но на полпути остановилась. Не могла понять почему, но мне вовсе не хотелось, чтобы его отстегали, либо выслали из Вайдекра. Он должен быть наказан, но не моим отцом. Я сама найду способ стереть эту дерзкую улыбку с его лица. Я бросилась в постель, строя планы мщения. Спать я не могла. Сердце громко стучало. Я была даже удивлена, что он вызвал во мне такой гнев.
Но к утру я совсем забыла о Ральфе. Совершенно. Однако, оседлав лошадь, я неожиданно поскакала в направлении его дома. Я знала, что он всю ночь стережет в лесу браконьеров, а значит, сейчас он отсыпается дома, в своем ужасном коттедже около заброшенной мельницы. Место здесь было неудобное, и еще мой дед велел выстроить новую мельницу выше по течению. Старая мельница разрушилась, а вместе с нею разрушился и наполовину ушел в землю домик мельника. Деревья вплотную подступали к его дверям, и я не сомневалась, что когда Ральф вырастет, ему придется проводить все время внутри, так как двери перестанут открываться. В общем, это была настоящая лачуга.
Его мать была черноволосой, широкой в кости женщиной. «Цыганка» — называл ее отец, на что моя белокурая мать только морщилась.
Мы часто ездили этой дорогой, отец останавливался у дверей, и Мэг выбегала к нам с высоко подоткнутой, чтобы не запачкать, юбкой, — ее коричневые от грязи и загара лодыжки так и сверкали. Но она встречала моего отца гордой, сияющей улыбкой, как равная, и выносила кружку домашнего эля. Когда он бросал ей монетку, она ловила ее, как бы забавляясь, и я часто замечала понимающую улыбку, которой они обменивались.
Похоже, что между ними не водилось секретов. Не раз и не два, выведенные из себя мелкими придирками матери, мы приезжали сюда, где нас встречала Мэг со своей пританцовывающей походкой и понимающим взглядом.
Все считали ее вдовой. Отец Ральфа, «черная овца» одного из старинных семейств графства в Экре, был призван во флот и там пропал без вести. Многие мужчины деревни провожали ее жадными глазами, но она не обращала на них никакого внимания. Только моему отцу, сквайру, дарилась улыбка этих темных глаз, остальные не удостаивались даже ее взгляда.
— Сто лет назад ее, пожалуй, сожгли бы на костре, как ведьму, — говорил мой отец. В ответ мама опять морщилась.
Мэг, казалось, не удивилась моему появлению, да ее, вообще, ничто не удивляло. Она кивнула и с деревенским гостеприимством вынесла мне чашку молока. Сидя в седле, я выпила ее, и в это время из леса выскользнул Ральф, неся в руках двух кроликов. Его, как всегда, сопровождала собака.
— Мисс Беатрис, — поклонился он, приветствуя меня.
— Здравствуйте, Ральф, — милостиво сказала я. При ярком дневном свете его власть исчезла. Мэг забрала мою чашку и ушла. Мы остались одни.
— Я знал, что вы придете, — произнес он уверенно. Мне показалось, что свет дня померк и опять настала ночь. Как загипнотизированный кролик, смотрела я в его темные глаза и не видела ничего вокруг, кроме его улыбки и мелких ударов пульса под загорелой кожей на шее. Этот высокий парень опять приобрел власть прошлой ночи. Оказывается, он унес ее с собой. Я была очень довольна, что могу смотреть на него сверху вниз, с крупа моей лошадки.
— Неужели? — спросила я, бессознательно подражая тону моей матери. Он круто повернулся и пошел к реке сквозь заросли кипрея. Не понимая, что я делаю, я спрыгнула с лошади, привязала поводья к ветхому забору и последовала за ним. Ральф шел, не оглядываясь и не поджидая меня. Он с независимым видом спустился к реке, затем повернул к развалинам старой мельницы.
