Глаза Силуяна полезли на лоб.
Но Лизонька, склонив голову, чтобы скрыть усмешку, сунула ему еще полушку, после чего Силуян послушно пошел за тачкой, а потом отвез перевязанного и отмытого Алексея Измайлова в его дом. Конечно, недоумение долго терзало беднягу Силуяна; однако по причине его робости и косноязычия тайна сестриц была навеки погребена в этой тщедушной груди.
С этих-то самых пор все и пошло-поехало наперекосяк, не по-тетушкиному. Каждое утро, далеко до свету, Лисонька с коромыслом бежала к колодцу, где ее терпеливо поджидал верный Тауберт. Его, выходца из семьи небогатой, мало привлекали заносчивые родовитые красавицы. Со свойственною истому германцу чувствительностью он искал в будущей подруге жизни доброту, преданность, сердечность. Нежная красота Лисоньки поразила его, и тем паче счастлив был он, когда разглядел в ней под наружной суетностью те самые свойства характера, которые были ему столь любезны. Конечно, небольшое приданое было бы вовсе не лишним, и он рассчитывал, что Неонила Федоровна, узнав о честных намерениях молодого барона, сумеет перебороть свою холодность и не станет противиться счастию племянницы.
Однако, когда Тауберт, уже в добром здравии, повторил свое предложение Лисоньке и выразил незамедлительную готовность явиться к госпоже Елагиной, чтобы просить ее благословения, Лисонька пришла в ужас. Не сразу, но все-таки решилась она кое-что пояснить Тауберту, и сметливый барон понял: ни благословения, ни приданого не будет.
Лисонька очень хорошо знала презрительное, не сказать более, отношение тетеньки ко всем тем, кто хоть раз являлся к ней с закладом, кроме, конечно, Измайлова. Могла, конечно, оставаться надежда, что сам Алексей не клюнет на Лисоньку-приманку, не попадется в раскинутые Неонилой Федоровной тенета. Но сия надежда была пустая.
Был он к тому времени настолько увлечен Лисонькою, что и покрасневшие глаза девичьи, и принужденное поведение, и натянутость речей, пришедшие вдруг на смену прежнему кокетству, умудрялся истолковывать самым благоприятным для себя образом. Он решил, что Лисонька без памяти влюбилась в него, оттого и сделалась застенчива сверх меры. «По счастью, Неонила Федоровна меня поощряет, – думал Алексей. – Ведь она стала все чаще выходить из горницы и оставлять нас с Лисонькою наедине». Однако чего не знал Алексей, то было известно молодой девушке: сквозь щелку в двери тетушка следила за каждым ее шагом, за каждым движением. А потому Лисонька, то сжимаясь, как испуганная птичка, то расправляя перышки, игриво поводила плечиками, стреляла глазками, поджимала губки…
На Алексея все это действовало магнетически, а потому рано или поздно случилось то, что должно было случиться. Ведь не зря говорят мудрецы: как близки между собою веки на глазах, так искушения близки к людям. Однажды, когда Неонила Федоровна зачем-то удалилась из горницы, Алексей вдруг схватил девушку за беленькую ручку и принялся упоенно покрывать ее поцелуями.
Лисонька, конечно, сделала попытку выдернуть пальчики, но Алексей покрепче за них ухватился и, сам испугавшись своей смелости, зачастил:
– Ах, нет, не вырывайтесь, Лизавета Васильевна! Я знаю, что не противен вам! Я помню, как ваши милосердные ручки ласкали мое раненое чело, как ваши жаркие губки…
Алексей осекся, сообразив, что зашел, пожалуй, слишком далеко. Негоже и намекать-то на такое! К тому же Лисонька вытаращила на него глаза, полные столь несказанного изумления, что он догадался: здесь что-то не то…
Они так и стояли, рука в руке, когда отворилась дверь и на пороге возникла Неонила Федоровна.
Лисонька, пискнув, метнулась было прочь из горницы, да тетушка поймала ее за косу и швырнула в угол.
– Что сие значит? – воскликнула Неонила Федоровна, указуя перстом на Алексея.
Тот судорожно открыл рот – и закрыл его, не сказав ни слова, весь облитый холодным потом.
– Вон! Подите вон! – Грозный перст Неонилы Федоровны простерся к дверям.
Алексей повернулся на ватных ногах и послушно пошел, от испуга не сознавая, что делает. Подспудная комичность происходящего показалась его неопытному, ошеломленному уму истинной трагедией. Но тут Неонила Федоровна каким-то необъяснимым маневром оказалась перед ним, загораживая выход, а палец ее теперь был грозно воздет к потолку.
– Бог есть, князь! Бог – есть! – провозгласила она, после чего вдруг прижала ладони к лицу и глухо, горестно вымолвила: – Как же вы могли, ваше сиятельство?! Знал бы мой благодетель, ваш батюшка…
Она умолкла, и Алексей содрогнулся, представив себе лицо отца: если бы он сейчас видел все это!
– Знал бы ваш батюшка, что вы вознамерились обмануть невинность юной, неопытной девицы! Конечно, мы – люди убогие, сироты; конечно, нас всякий обмануть может. Но вы-то… вы, князь!
И она тяжело зарыдала, рухнув на лавку.
Алексей стоял столбом. Он только и мог, что водить глазами от Лисоньки, скорчившейся в уголке, до поникшей Неонилы Федоровны. Обе эти фигуры представляли собою воплощение такого горя, что он вдруг почувствовал себя величайшим на земле грешником. А ведь еще минуту назад он не видел ничего зазорного в том, что поцеловал ручку Лисоньке. Он и не помышлял нанести бесчестье или надругательство, о коих толковала Неонила Федоровна. Лисонька ведь такая миленькая, он ни за что не причинил бы ей зла! Более того – он любит, любит ее.
Алексей вдруг понял это и ощутил величайшее облегчение. Он сейчас скажет об этом во всеуслышание, и Лисонька с тетушкой успокоятся!
И, с величайшим трудом разомкнув пересохшие губы, Алексей вымолвил:
– Да я не… я не имел намерений… Я со всем почтением к Лизавете Васильевне и к вам, Неонила Федоровна… я же хотел…
Гневливое выражение вмиг слиняло с лица Неонилы Федоровны, она облегченно прикрыла глаза, а потом посмотрела на Алексея уже совсем иначе – с вернувшейся материнскою ласковостью.
– Господи, боже мой, Алексей Михайлович! Как же вы меня успокоили! Как осчастливили! – Она прижала руки к груди, и улыбка теперь не шла с ее лица. – А то у меня сердце едва не разорвалось: каково было бы его сиятельству Михайле Ивановичу узнать о бесчестии, сыном учиняемом! Но теперь, коли у вас уже все слажено, – певуче говорила она, поднимая Лисоньку, беря за руку ее и Алексея, – то я не стану противиться вашему счастию! – И она соединила их руки в своих. – Благословляю вас, милые дети мои!
Алексей встрепенулся и сделал попытку отдернуть руку, но у Неонилы Федоровны были железные пальцы.
«Да что это вы? – хотел воскликнуть он. – Я ведь вовсе не о том!»
Но следующие слова Неонилы Федоровны крепко заткнули ему рот.
