— Это все, Джевенс. Кстати, через пару дней прибудет Трент, мой камердинер, с вещами и лошадьми. Пока же обойдусь тем, что привез в седельной сумке.
— Да, милорд. — Морщинистое лицо Джевенса выразило улыбку. — Обед подадут в шесть. — И он вышел, шаркая ногами.
Хьюго снова глотнул бренди и почувствовал, как жар скользнул вниз и согрел живот. Боль в ноге стала стихать, как и прочие неприятные чувства.
Ничто из того, что он ожидал увидеть, вернувшись, не соответствовало его ожиданиям. Он чуть было не убил ребенка; женщина с телом, которое может свести мужчину с ума, поселилась на его земле; дом и поместье полностью обветшали.
Хьюго поднял бокал и поздравил себя с возвращением домой.
Он посмотрел на седельную сумку, которая лежала на полу там, где он бросил ее, войдя в кабинет. Пожалуй, надо отнести ее наверх и посмотреть, какие еще сюрпризы ждут его дома.
Люсинда взяла Софию за руку, и они пошли по лесной дорожке. Сердце у нее билось оттого, что чуть было, не произошло несчастье, а не оттого, что она увидела хозяина поместья — крупного мужчину верхом на великолепном жеребце. Оно билось вовсе не оттого, что его взгляд блуждал по ее телу, как будто лаская его. Огромный мужчина, с резкими чертами лица и телом закаленного воина, граф Уонстед, вызывал у нее такое же восхищение, какое вызывает хорошо выкованный меч. Он был неприветлив, сидел на жеребце, как рыцарь старых времен, защищающий свою землю. Когда он спешился, его угрюмый взгляд и отрывистые приказания могли испугать ее, если бы он с нежностью не погладил лошадь.
Деревья расступились, и открылся вид на холмистый пейзаж. Люсинда и София пробирались через высокую траву по луговине, простирающейся до озера, на котором жили лебеди. Постепенно сердце ее стало биться медленнее. Она посмотрела на Грейндж. Она надеялась, что граф не станет возражать против того, что они снова вторглись в его владения. Прогулка по его земле не причинит никакого вреда, и Люсинда обещала Софии, что сегодня они покормят лебедей.
Люсинда вздохнула. Лорд Уонстед, несомненно, красив. Она не настолько стара, чтобы не оценить в мужчине красоту. Вдруг он нашел ее привлекательной? Она едва не рассмеялась. Да, его глаза вспыхнули — но причиной тому был гнев. Лорд Уонстед невзлюбил ее с первого взгляда. Так что лучше держаться от него подальше.
Жаль, что у нее не хватило ума держаться подальше от Денби. Ее любящие родители были потрясены, когда красивый и знатный человек попросил у них позволения ухаживать за ней. Желая угодить им, дать им основания для гордости, Люсинда не смогла заглянуть поглубже и увидеть, что скрывается за его титулом и его обаянием. Он всех их одурачил. Но больше такое не повторится.
София высвободилась из рук Люсинды и присела на корточки у ее ног.
— Маргаритки, — сказала она и сорвала два цветка.
Люсинда тоже сорвала маргаритку и протянула девочке, чтобы та посмотрела на ее лепестки с розовыми кончиками.
— Рвать цветочки нужно вот так, малышка. Тогда у тебя будет длинный стебелек. Попробуй.
София бегала взад-вперед, время, от времени бросая цветы Люсинде на колени. Люсинда протыкала каждый стебелек ногтем и плела венок.
— Найди какой-нибудь большой цветок, — сказала Люсинда, когда девочка подбежала к ней в очередной раз.
— Большой-пребольшой, — повторила София и побежала искать цветок. — Такой? — пролепетала она, вернувшись.
Люсинда пощекотала ей животик.
— Дай-ка взглянуть.
София хихикнула и отпрыгнула от нее.
Какое счастье, что судьба послала ей этого ребенка.
Хьюго окинул взглядом комнату отца. Нет. Уже не его отца. Его комнату. Слава Богу, она кажется довольно чистой и весьма импозантной. Большая кровать посредине с гербами с изображениями кабанов и роз, украшающими все, начиная от темно-синих занавесей на кровати и кончая комодом с резьбой. Хьюго не помнил, заходил ли в эту комнату хоть раз в жизни.
Со странным ощущением вины он подошел к двери, ведущей в апартаменты графини, и вошел. Здесь тоже ничего не изменилось.
Хотел ли его отец сохранить эту комнату как святыню в память о той, которая жила здесь последней? Вряд ли. Или он просто не входил в нее с тех пор? У отца хватило здравого смысла больше не жениться. Да, он возложил выполнение этого неприятного долга на своего сына. Один раз, попытавшись, это сделать, Хьюго никогда больше не повторит такую попытку. Наследник его не заботит. Он просто больше не хочет обременять свою совесть еще одной смертью.
Пыль покрыла тонкую ткань на пологе в стиле Людовика XIV. Хьюго вспомнил, как спрятал лицо в эти нежные складки, и как мать мягко велела ему быть осторожнее.
Он был очень неуклюжим в детстве. Хьюго осторожно присел на краешек кровати, как делал это, когда был ребенком. Каждый день он рассказывал матери, что узнал на занятиях с учителем, а она лежала в постели в кружевном чепчике и халате и слабо улыбалась. Господи, она выглядела совсем больной, даже когда относительно хорошо себя чувствовала.
На его памяти в семье Уонстед две женщины принесли себя в жертву на алтарь продолжения рода. Хватит.
Воспоминания его проникли за крепко запертую дверь, и сердце у него сжалось. Нетвердой походкой он обошел вокруг кровати и вышел в коридор в поисках более радостных воспоминаний. Апартаменты графа находились в западном крыле и выходили на обсаженную деревьями аллею. В противоположной стороне находилась комната, которую он выбрал для себя, когда настало время покинуть детскую.
Хьюго прошел по галерее, соединяющей эти части дома, кивая угрюмым портретам предков на стенах, после чего углубился в узкий коридор с почерневшими балками, обшитый старинными панелями. Наверное, у него были причины выбрать именно эту часть дома — самые древние остатки изначального здания, выстроенного в эпоху Тюдоров. Быть может, мечты о рыцарях в сверкающих доспехах привели его сюда? Хьюго вздохнул. Скорее то была потребность быть как можно дальше от родителей и их несчастья.
Дверь в его прежнюю комнату вела в очередное святилище. На этот раз — в его собственное. Деревянная кровать, носившая следы битв с драконами, занимала одну стену. Стол, испещренный неизбежными зарубками, оставленными от скуки несколькими поколениями подростков семьи Уонстед, одаренных различными, художественными способностями, стоял на страже перед окном со средником. Хьюго провел пальцем по собственной зарубке, почувствовав удовлетворение оттого, что его прорезы были глубже, чем все остальные, и поэтому меньше подвержены разрушительной работе времени. Ромбовидные стекла в окне даже в самые светлые дни не пропускали много света. Черное пятно на турецком ковре напомнило ему тот день, когда он, тринадцатилетний, опрокинул чернильницу, потому что колени у него уже не помещались под столом. Учитель назвал его неуклюжим быком.
