— О Боже!
Спустившись с кресла, Велвет бросила кочергу, опустилась на колени и коснулась его щеки.
— Извините меня, — прошептала она. — Я должна была так поступить. Мне необходимо выбраться отсюда.
Щеки у него были теплые. Слава Богу, она не убила его!
Велвет сбежала по лестнице, сорвала с вешалки его плащ и взяла припрятанные заранее хлеб с сыром. Выскочив из хижины, устремилась к конюшне. Черный конь стоял там, а мальчика-конюха, к счастью, не было.
— Давай, Черныш, — прошептала она, вспомнив, как похититель звал коня, и, выведя его из конюшни, вскарабкалась на забор из жердей, а с него перебралась на коня.
— Спокойно, мальчик, спокойно, — успокаивала она заигравшего под ней Черныша.
Он был явно с норовом, но и Велвет была неплохой наездницей. Она справится с ним и доберется до какого-нибудь поселения или городка!
Но едва конь сделал первый шаг, как чьи-то руки сжали ей талию и грубо опустили на землю. Велвет вскрикнула от неожиданности, увидев Джека Кинсайда. Лицо его было страшным от гнева. У нее перехватило дыхание. Она попыталась вывернуться из его рук, но не смогла. По лицу Джека струилась тонкая полоска крови. Внутри у нее все похолодело.
— Собирались проехаться верхом, миледи?
Ее пронзил страх. Она закусила трясущиеся губы.
— Я… простите меня. Я должна выбраться отсюда.
Он ядовито усмехнулся:
— Извините, что вынужден нарушить ваши планы.
По спине ее пробежал холодок. Она взглянула в его лицо и застыла. Вместо одного глаза на нее теперь смотрели два.
— Боже! — прошептала она, не в силах отвести от него взгляда. — Кто же вы?
Выражение его лица стало жестким.
— Ваша судьба, миледи.
Раздался резкий свист, и конь покорно вернулся к хозяину. Крепко держа девушку за руку, он повел животное в конюшню. Сдернул с него попону и распутал импровизированные поводья. Потом они пошли к дому. Он держал ее так крепко, что на руке остались вмятины.
Она едва сдерживала слезы.
Джек заметил это, чертыхнулся и ослабил хватку.
— Заходите в дом, — буркнул он.
Она повиновалась, стараясь держаться подальше от него.
Он просверлил ее ледяным взглядом.
— Черт вас побери, женщина. Как вы не можете понять? Вы уйдете, когда придет время, но не раньше. Смиритесь с этим и успокойтесь — так будет лучше для нас обоих.
Она всхлипнула, вытирая влажные щеки.
— Провались все к черту!
Он выбежал, хлопнув дверью так, что эхо отдалось от потолка. В окно она увидела, что он направился к бочке с дождевой водой, стоявшей у угла. Окунув голову в воду, встряхнул ее. По его щеке скатились розовые струйки, и ее снова пронзило раскаяние.
Видит Бог, она никогда никому не причиняла вреда и ненавидела себя за то, что сделала. Когда Джек вошел в комнату, она отступила на несколько шагов, но он не приблизился к ней, а устало опустился на диван.
Велвет украдкой наблюдала за ним. На щеке уже наливалась багрянцем изрядная ссадина.
— Я не хотела этого, — негромко произнесла она, подойдя к дивану.
Голубые глаза с трудом открылись. Она почувствовала его взгляд.
— Вы женщина. Мне следовало знать, что вам нельзя доверять.
Велвет вздохнула:
— Если бы вы сказали мне правду, возможно, я помогла бы вам. Я не верю, что вы Джек Кинсайд. И не верю, что вы похитили меня ради выкупа. Пожалуйста… если бы вы только…
— Миледи, помолчите. У меня болит голова.
Велвет прикусила губу. Человек страдал от боли, и эту боль причинила она. Подойдя к ведру с водой, она смочила полоску ткани, вернулась к дивану и наложила компресс на место удара.
Веки голубых глаз устало поднялись. Казалось, он ждал какого-то объяснения.
— Я должна была сделать это, — прошептала она. — И хочу, чтобы вы меня поняли.
— Я понимаю и даже восхищаюсь тем, что вы решились на это. Но не могу позволить вам уйти.
Велвет молчала. Она не понимала этого человека, но тянулась к нему. Ощущение опасности только усиливало эту тягу. И вместе с тем этот человек казался ей мягким и нежным.
Она чувствовала, что еще сразится с ним. Но теперь точно знала: что бы ни случилось, она не причинит ему боль.
В темноте мартовского вечера Карлайл-Холл сверкал, подобно бриллианту. Каждое его окно было освещено свечами из пчелиного воска, безмолвие вечера нарушалось негромкими звуками клавесина.
Построенный в начале века в неороманском стиле, он был достопримечательностью всего западного Суссекса. Замок был отделан портландским камнем, украшен венецианскими балюстрадами и окнами с резными наличниками.
Эвери Синклер мерил шагами пол комнаты, видавшей когда-то короля Якова. Бэсси Уиллард, его подручный, нервно мял в руках треуголку.
— Куда, черт побери, она запропастилась?
Огонь камина играл на напудренном парике герцога.
— Боже мой, до венчания всего три дня! Гости уже съезжаются. Пока они не подозревают, что птичка упорхнула, но рано или поздно догадаются, что дело неладно.
— Мы должны найти ее, — произнес Бэсси. — Дюжина парней прочесывает все дороги между замком и тем местом, где пропала ваша невеста. Мы найдем ее!
— Пусть это будет раньше!
Бэсси кивнул. Он работал на Эвери больше шести лет, с тех пор как был схвачен за слишком пристальный интерес к содержимому чужих карманов и брошен в Ньюгейт.[1]
— Кучер сказал, тот тип забрал вашу невесту ради выкупа, но от него нет никаких известий.
— Она красавица. Возможно, его одолели чувства.
Широкое, усеянное оспинами лицо Бэсси стало пунцовым.
— Если он дотронется до нее пальцем, может считать себя мертвецом. Я выслежу этого негодяя и перережу ему глотку. Обещаю, ваша светлость.
Эвери только махнул рукой. Мысль о том, что его обойдет обыкновенный разбойник с большой дороги, привела его в бешенство.
— Сейчас важно найти ее — и как можно скорее. Я не могу больше держать старика под замком. Время работает против нас.
Бэсси повертел в руках треуголку.
— Я не подведу, ваша честь.
— Надеюсь, не подведешь.
Эвери верил Бэсси. Тот был предан ему как собака. Эвери спас его от виселицы, и в благодарность за это он был готов исполнить любое желание герцога.
На это и рассчитывал Эвери.
— А теперь иди, — сказал он, хлопнув Бэсси по плечу, зная, что такая ласка для него как собаке сахарная кость. — Разыщи девчонку и можешь рассчитывать на изрядную кучу золотых гиней.
Бэсси ничего не ответил. Не в пример Эвери деньги не много значили для него. Он работал за доброе слово, за похвалу, просто за улыбку благодарности.
