Внезапное появление смуглого рыцаря вызвало тихий вздох на дальнем конце высокого стола. Элис думала, что никогда больше не увидит Дэйра, и тем более в доме, порог которого, как было ей известно, он не переступал долгие-долгие годы с тех пор, как был отдан на воспитание в Кенивер. Теплая волна радости, поднявшаяся было в Элис, столкнулась с холодным презрением отца к проклятому и изгнанному прочь сыну.
— Ему нет места здесь, — от презрительных слов Сирила веяло могильным холодом, а его почти бесцветные глаза смотрели, казалось, сквозь ненавистного ему незваного гостя.
— Если Дэйр сейчас уйдет, я тоже уйду. — Осознав, что это он своим легкомыслием вовлек Дэйра в неизбежный конфликт, Габриэль впервые в жизни открыто воспротивился отцу. Но, оказавшись между двух людей, которых он любил больше всех на свете, мягкосердечный и миролюбивый Габриэль тут же сменил вызывающие слова на покорную мольбу. — Это я упросил Дэйра приехать, и я приветствую его. Отец, ради меня, ради успеха нашего дела я умоляю вас отнестись с почтением к моему приглашению.
Широкие белые брови нахмурились. Но Сирил ни в чем не мог отказать своему любимому сыну и неохотно кивнул.
— Пойдем, брат, я отведу тебя в спальню: она у нас с тобой общая, потому что замок полон гостей, приехавших пожелать мне удачи. К тому же, — любящая улыбка сопровождала теплые слова, — тебе, несомненно, необходимо принять ванну. — Дымчато-серые глаза многозначительно указывали на разницу между запыленным дальней дорогой рыцарем в полной амуниции и гостями в нарядных одеждах.
При упоминании о ванне, которой по обычаю удостаивались все вновь прибывшие мало-мальски важные гости, за этим следила сама хозяйка замка, Дэйр перевел взгляд на даму, молча сидевшую в тени его отца. Она нарочито отвернулась, будто вновь его отвергая. Он предвидел этот жест, но все равно ему было тяжело. Ясно, что он недостоин такой «чести», как принятие ванны. Губы его искривились в ироничной усмешке, а голубые глаза потемнели, только когда он повернулся к Габриэлю. И тогда, пусть на мгновение, в них засветилась любовь.
Толпа начала приходить в раздражение не только потому, что ей помешали поесть и выпить за счет графа, но и потому, что тот, в чью честь было организовано пиршество, неожиданно отошел на второй план. Граф принудил их к принесению присяги тому, кто будет их защитником в славном богодухновенном крестовом походе, и они были обязаны сейчас оказать ему поддержку. Поэтому они со всех сторон угрожали Дэйру расправой. Его полуулыбка, однако, осталась неизменной, лицо сделалось неподвижным и казалось высеченным из гранита.
Чего ж еще могли ожидать обитатели поместья Уайт от человека, еще при рождении проклятого своим отцом, которого они считали набожным. В зале воцарилось тягостное молчание, и Дэйр понял, как не хочется ему быть здесь и с какой радостью он сейчас же уехал бы. Но он никогда не будет трусом и не станет отказываться от вызова. Чтобы остаться и противостоять настроенной против него толпе, требуется помимо физической силы большое мужество, но мужества ему не занимать. Он не уедет до тех пор, пока не сделает хотя бы еще одну попытку переубедить брата. Он надеялся, что это позволит ему скорее покинуть это безрадостное место, где его присутствие с трудом терпели. Кивнув своему миролюбивому брату, Дэйр последовал за ним, не обращая внимания на неодобрительные и недоверчивые взгляды.
К несчастью, когда они добрались до спальни, своими размерами и роскошью достойной графа и, следовательно, наследника замка, надежды Дэйра на спокойный разговор наедине с Габриэлем рухнули — рядом оказалось множество слуг. Первыми появились совсем не те, кого можно было охладить.
Грузный человек, тяжело дыша и отдуваясь после подъема по крутой винтовой лестнице, втащил в комнату довольно большой, набитый соломой топчан и поставил его рядом с высокой, красиво убранной кроватью, занимавшей середину спальни. После него пришли две девушки и засуетились вокруг простыней, покрывал и подушек, при этом бросая любопытные долгие взгляды на сына своего господина, который был рожден и изгнан еще до их собственного рождения. Младшая была болезненно стеснительна, но смелые взгляды старшей девушки не оставляли сомнения в том, что она находит этого смуглого и считающегося опасным мужчину восхитительным, несмотря на полное отсутствие какого-либо поощрения в его голубых глазах.
Давно привыкнув жить без такой изнеживающей заботы, Дэйр почувствовал раздражение от ненужной ему помощи и вторжения в его личные дела. Они же, казалось, считали свои занятия единственно необходимыми и возможными. После того, как эти трое занялись своими делами, вошли другие: они внесли большую лохань, сделанную из деревянных досок, скрепленных железными обручами. Потом появилась целая процессия, чтобы наполнить ванну горячей водой. Когда с этим было покончено, Дэйр взглянул на тех троих, что первыми вторглись в комнату и до сих пор еще не ушли. Дюжий мужчина тут же ретировался, но младшая из девушек пыталась еще как-то задержаться. Старшая даже не делала вид, что работает, и выпрямилась, приняв наиболее вызывающую позу.
Габриэль отвернулся от девушек и, взглянув на брата, сказал с притворной заботой и слегка сдерживаемым смехом:
— Оставляю тебя наслаждаться, — и после многозначительной паузы добавил: — Твоей ванной.
Дэйр чуть не заскрежетал зубами в ярости от присутствия людей, которым следовало бы удалиться, в то время как тот, кто должен бы остаться, уходит.
Кивнув светловолосой головой Дэйру, готовому вспылить от негодования, Габриэль улыбнулся, прежде чем уйти.
— Думаю, от такого удовольствия ты быстро смягчишься.
На вкрадчивые слова Габриэля Дэйр ответил тихим рычанием. Но, к несчастью, даже этот угрожающий звук не освободил его от ненужного общества. Дэйр вовсе не имел желания, чтобы его брат манипулировал им даже из лучших побуждений. А уж тем более не хотел, чтобы это делали бесстыжие девки, глазевшие на него так, будто он спелый плод, готовый к употреблению. Раздраженный медлительностью младшей из девушек, он беззастенчиво выставил их обеих из комнаты. Наконец-то он был предоставлен самому себе, но вода в ванне уже начала остывать.
Он с трудом стянул с себя тяжелую кольчугу, что обычно делают с помощью оруженосца. Но поскольку у него такового не было, он привык не раздумывая проделывать эту процедуру самостоятельно.
Погрузившись в уже прохладную воду, он нахмурился. Остывшая вода не вызывала желания продлить удовольствие — не приносила она облегчения и его утомленным дорогой мускулам. Взяв приготовленный кусочек материи и комок щелока, он стер пыль странствий со своего тела.
