Давным-давно — ему было семь лет, а ей пять — они обручились. Но потом, когда выросли, Джон Редферн выдал дочь за Пила Кортни. Муж стал противен ей с первой минуты, но мать решительно напомнила, что он, по крайней мере, выглядит достаточно представительно и молод — всего двадцать пять лет. Она могла ведь оказаться замужем за человеком в два раза старше его, если так повелел бы ее отец. Такова была реальность, и Джинни, сунув шею в ярмо, терпела. В ее судьбу вмешалась гражданская война.
Теперь у нее не было ни мужа, ни наследства, ее жизнь целиком зависела от полковника Алекса Маршалла — до тех пор, пока Эдмунд не поправится. У нее никого не осталось, кроме Эдмунда, — их связывали узы любви и верной дружбы. Их любовь, лишенная пылкости, покоилась на прочной дружбе, а после брака без страсти, любви и дружбы жизнь с Эдмундом станет и раем, и прибежищем. Последние же годы принесли им обоим столько ненужных взрывов чувств, что хватит на всю жизнь… разве не так?
Она услышала голос полковника, доносящийся из столовой, и воспоминания о минутах, проведенных в молочной, когда она испытала нечто такое, чего ранее с ней никогда не случалось, накатились на нее неумолимой волной. Может, это поразительное чувство притяжения и есть страсть? Неоспоримое желание конкретной женщины конкретного мужчины — желание, стирающее все различия, которое может быть утолено лишь тогда, когда тела их сольются?
Нет! Этот человек взял ее в плен, он враг. Он также повинен в смерти ее отца и в ранении самого дорогого друга, как если бы он сам нанес эти удары.
Она подняла руку, чтобы постучать в дубовую дверь. Но с какой стати? Это же ее дом, а они — ее гости. Никому другому, может быть, ситуация и не представлялась именно в таком свете, но Вирджиния Кортни, урожденная Редферн, воспринимала ее только так. Она открыла дверь.
В ее столовой вокруг стола стояли двенадцать мужчин. Они изучали огромную карту. Все повернулись на звук открывающейся двери и попытались вежливо подавить удивление на своих лицах.
— Добрый вечер, господа. — Вирджиния присела в реверансе. — Простите за вторжение, но я не знаю точно, на сколько человек я должна готовить еду. — Взгляд скользнул мимо офицеров, отыскивая их командира.
— Вы ничего не должны, госпожа. — Голос полковника звучал тихо. — Если вы считаете, что это поручение выше ваших возможностей, мы будем обедать, как у нас принято.
— Прошу не беспокоиться, сэр. Я вполне могу справиться. — Дверь закрылась на этой отрывистой фразе, и Алекс, бормоча ругательства, направился за ней.
— Вирджиния!
Она остановилась возле двери в кухню.
— Да, полковник?
— Я полагал, что вы согласились называть меня по имени.
— Не помню, чтобы согласилась на это, сэр. — Она направилась в кухню, и полковник последовал за ней.
— А я думаю, что помните, — сказал он, наблюдая, как она закатывает рукава и высыпает муку на сосновый стол, готовясь делать тесто.
— Я помню, что вы бессовестно воспользовались беззащитностью пленницы, — заявила она, наполняя чашу водой из медного кувшина.
— Если это действительно было так, госпожа Кортни, то могу лишь принести свои извинения.
— А вы сомневаетесь в этом? — Ее руки привычными движениями разминали масло в муке. Если она сосредоточится на хозяйственных делах, то, возможно, ее кровь перестанет бушевать, и он оставит ее в покое. Мысли проносились одна за другой в ее голове. Она испечет мясной пирог. Говядины и почек в избытке, и она собрала корзину грибов утром… да, утром, прежде чем произошло это двойное посягательство, не только на ее свободу, но и на часть ее самой, о существовании которой она никогда раньше не подозревала.
В ответ Джинни не услышала слов, она почувствовала, как теплые руки легли на плечи, поворачивая ее лицом к нему. Их глаза встретились, и реальность кухни, сверкающего огня, гула голосов на конном дворе стали просто фоном, как на гобелене, где на первом плане вышиты они, застывшие до тех пор, пока автор вышивки не решит закончить картину. И вот он решился! Алекс наклонил голову, его полные губы захватили ее рот. Ее губы невольно раскрылись навстречу рванувшемуся вперед языку, который тут же начал изучать контуры ее щек, охватил ее язык, внезапно осмелевший и умелый в теплой, бархатной глубине его рта.
Джинни почувствовала, как напряглись ее соски, запылали, прижавшись к полотну лифа, ощутила удивительную слабость. В панике забормотав что-то невразумительное, она стала отбиваться от рук, отпустивших ее плечи и обхвативших ее бедра, прижав их к горячей, пульсирующей плоти. Это ощущение было хорошо знакомо ей. Сколько ночей за годы своего замужества она чувствовала готовность Гилла, его руки, нетерпеливо раздвигающие ее бедра так, что ее еще не готовое тело открывалось навстречу вторжению! Но сейчас все было совсем иначе. Она почувствовала влагу, когда тело, помимо ее воли, с готовностью откликнулось, заглушая все доводы разума.
— Нет! — Она снова повернулась к усыпанному мукой столу, руки ее дрожали. — Вы хотите мое тело, как и мое наследство, и мою свободу, полковник? Поразительное понятие чести; позволяющее домогаться беззащитной вдовы — вдобавок еще и пленницы.
Алекс побелел.
— Никаких домогательств, госпожа, не было. Ни одна женщина не отвечала на мои поцелуи так охотно. Вдовство явно оставило некоторые ваши желания неудовлетворенными.
Этот обмен колкостями был лишь слепой реакцией на взрыв чувств, чего они оба и не ожидали, и не могли объяснить.
— Как вы смеете? — Джинни резко обернулась. От возмущения она забыла о страхе.
Медленно Алекс положил руку ей на грудь, туда, где набухший сосок все еще выделялся на фоне лифа платья. Бровь насмешливо приподнялась, улыбка коснулась его полных губ, когда она застыла под этим гипнотизирующим касанием. Потом, шутливо поклонившись, он убрал руку и вышел из кухни.
Потрясенная, Джинни застыла на месте. Пульс бешено колотился, ее бросало то в жар, то в холод. И кого она собиралась обмануть этой своей эскападой? А кого она собиралась обмануть своими прежними мыслями о мирном и уютном браке без страсти? Ей девятнадцать лет, а она никогда не понимала до конца слово «страсть». Бормоча что-то неразборчивое, вспыхивая и едва не рыдая, Джинни выскочила из дома, стремительно пересекла двор, не обращая внимания на любопытные взгляды мужчин, и побежала к вершине скалы. Узкая скользкая песчаная тропинка вела вниз к берегу. Эта тропинка скорее годилась для горного козла, нежели человека, но Джинни взбиралась по ней с детства, едва научившись ходить. С Эдмундом они съезжали здесь вниз на спине. Волосы дыбом вставали от одного вида переплетенных в клубок рук и ног, а про разорванную одежду и говорить было нечего. Даже неизбежность наказания за такие отчаянные проделки не могла их остановить.
