Когда во время благодарственной молитвы Джиневра склонила голову, на ее устах играла довольная улыбка.
Под праздничный перезвон колоколов семья и гости покинули часовню. Домочадцы поздравили Пен и подарили ей цветы и всякие безделушки. Девочка с улыбкой принимала подарки, а Пиппа объясняла Робину происходящее, давая характеристику каждому подарку и поясняя, кто этот подарок преподнес.
– Симпатичный футляр для ароматических шариков, видишь? Его подарила смотрительница буфетной. Наверное, она положила туда какие-нибудь травы со сладким запахом… Пен, можно понюхать? Как ты думаешь, мальчик, они уберегут от чумы[8]?
– Здесь нет чумы, – сказал Робин. – А меня зовут Робин.
– Ой, я все время забываю, – без тени смущения заявила Пиппа. – Забываю, потому что у нас редко бывают мальчики… такие, как ты. Настоящие, а не слуги и грумы.
– Как у людей хватает на тебя терпения? – себе под нос буркнул Робин. – Неужели ты никогда не умолкаешь?
Ему очень хотелось сделать Пен подарок, и он мысленно перебирал содержимое сундука в поисках чего-нибудь, что могло послужить подарком.
Вдруг он сообразил, что Пиппа молчит, причем довольно долго, что было совершенно нехарактерно для нее. Посмотрев на девочку, он увидел, что уголки ее губ удрученно опущены.
– Ой, я не хотел тебя обидеть, – поспешил он исправить положение. – Я тут думал кое о чем, а ты мешала мне.
Пиппа моментально просияла:
– Я знаю, что говорю слишком много, все так считают. Но вокруг столько тем для разговора. Ты согласен?
Робин покачал головой:
– Вообще-то нет.
Джиневра, шедшая позади детей, слышала их диалог и непроизвольно покосилась на Хью. Его лицо снова стало добрым и ласковым, у глаз собрались морщинки.
– Интересно, эта барышня заговорила сразу, как родилась? – спросил он. В его голосе слышался сдерживаемый смех.
– Как только Пиппа появилась на свет, она тут же улыбнулась, – ответила Джиневра. – У нее всегда был жизнерадостный характер.
Хью увидел, что к ним спешит пожилой мужчина в отделанном мехом гауне, который говорил о его статусе ученого, и в черной шапке с завязанными под подбородком тесемками.
– О Боже, я так хотел первым поздравить Пен, но задержался в часовне. Мастер Грайс хотел обсудить со мной один текст. Теперь, получается, я последний, – задыхаясь от бега, бормотал он. – Мне бы не хотелось, чтобы моя милая девочка подумала, будто я забыл о ней.
– Такого просто не может быть, магистр Говард, – успокоила его Джиневра. – Лорд Хью, позвольте представить вам магистра Говарда. Он учитель девочек. А раньше он был и моим учителем. – Ее глаза блеснули, когда она устремила на Хью пристальный взгляд. – Полагаю, у вас возникнет желание побеседовать с ним на предмет вашего… – Нахмурившись, она колебалась, подыскивая правильное слово. – Вашего…
– Моего расследования, – вежливо подсказал Хью. – Думаю, вы, леди Джиневра, искали именно это слово. – Он поклонился пожилому учителю.
– О великий Боже! – воскликнул тот. – Но что, сэр, вы можете здесь расследовать?
– Это не тема для разговора во время праздника, – так же любезно сказал Хью и последовал за Джиневрой в пиршественный зал, который был отделен от коридора резной перегородкой.
В честь праздника длинный стол, установленный на помосте, был застлан белой дамасской скатертью.
Музыканты, расположившиеся в галерее над столом, играли веселую мелодию. Позади стульев, предназначенных для гостей и членов семьи, стояли пажи с белыми салфетками и кувшинами – им предстояло наполнять вином кубки, которыми на сегодняшний вечер заменили обычные кружки из рога.
Поварята бегали вокруг стола, разнося дымящееся мясо, нарезанное кухаркой на разделочном столе в углу зала.
Второй стол, более длинный, чем первый, был установлен перпендикулярно помосту и тянулся до конца зала. В центре этого стола – он предназначался для домочадцев и слуг – стояла огромная серебряная солонка. Она как бы являлась ориентиром для определения статуса домочадцев: те, у кого статус был выше, усаживались ближе к тому концу стола, который был обращен к возвышению, то есть «над солонкой». Те, кто в домашней иерархии занимал более низкое положение, садились «под солонкой».
Джиневра села в центре стола на возвышении и пригласила Хью занять место по правую руку от нее.
Пен, как старший ребенок в семье, собралась, было сесть слева от матери, но в последний момент сообразила, что по левую руку от нее может сидеть только один человек, Пиппа. Потому что это было ее место. Нельзя нарушать традиции, тем более в праздник. Ведь место, которое человек занимает за столом, играет важную роль. Пен посмотрела на сестру, а потом перевела взгляд на Робина. Девочка осознавала, что даже в свой день рождения она не имеет права унизить сестру, усадив на ее место Робина. Пиппа очень расстроится.
– Робин, прошу тебя, садись слева от меня, – сказала Джиневра, приходя на выручку дочери. – Пен, уверена, ты согласна предоставить свое место нашему гостю. Ты сядешь рядом с Робином, а Пиппа – с тобой.
Подобное размещение гостей не только решало дилемму Пен, но и позволяло удалить Хью и Робина от болтливой Пиппы. Пиппа тут же возмутилась – она не хотела сидеть так далеко от Робина, – однако это был праздник ее сестры, и она не стала спорить.
Они заняли свои места, и только после этого за другим столом расселись остальные гости. Зал наполнили звон столовых приборов и гул голосов. Джиневра поймала себя на том, что разглядывает руки своего соседа. Его ладони были широкими и мозолистыми, как у работящего человека, а пальцы – тонкими и длинными. На одном из них Хью носил печатку с огромным сверкающим сапфиром – это кольцо и рубин, приколотый к темному бархатному берету, были единственными украшениями Хью де Боукера. Да его наряд и не нуждался в украшениях. У Джиневры создалось впечатление, что ему неуютно в этой одежде, что он предпочел бы более практичный костюм для верховой езды.
– Вас что-то заинтересовало? – спросил Хью, вскидывая бровь. – Я польщен. – В его голосе явственно слышалась насмешка.
Джиневра ощутила, что рядом с ней сидит тот Хью де Боукер, из которого так и сочится неприкрытая враждебность.
– Ну и зря, – сказала она, беря кубок с красным вином из Аквитании, и выжидательно посмотрела на своего гостя. Однако Хью взял у нее кубок и отпил из него.
Паж, стоявший за его стулом, наклонился, чтобы положить ему на тарелку кусок кабанины, но он взмахом руки отослал мальчика прочь.
Джиневра озадаченно посмотрела на Хью.
Он одарил ее холодной, неласковой улыбкой и снова отпил из ее кубка.
