– Я всегда с радостью готова подчиниться Вашей Светлости, – покорно пробормотала Маргрит.
Королева протянула ей руку, и Маргрит слегка подползла, чтобы поцеловать ее. Странно, – подумала она, – супругу Генриха VI ненавидели за ее высокомерие, но она никогда не требовала от своих дам, чтобы те ползали перед ней по полу или вели с ней беседы, стоя на коленях. Несмотря на все недостатки своего характера, Маргрит Анжуйская была из знатного и благородного рода. Только такие выскочки, как Элизабет Вудвилл, могут помыкать своими подданными. Еще одна мысль заставила Маргрит улыбнуться. Одна ее набожность, столь презираемая королевой, уже облегчит ей службу при дворе. В отличие от других придворных дам, которые часто плакали от боли в коленях, закаленной в молитвах Маргрит это было нипочем, и она могла часами стоять на коленях перед королевой.
Если первоначальным намерением Франциска было обменять Пембрука и Генриха на поддержку Эдварда в войне против Франции, то вскоре его планы изменились. Его бездетная герцогиня приняла Генриха со всей свой отрытой душой. Сам Франциск также проникся глубокой симпатией к этому смышленому мальчику. Проходили недели, месяцы и годы и его симпатия перерастала в восхищение.
В Англии Эдвард был слишком занят укреплением своей власти в королевстве, чтобы интересоваться Генрихом. Когда он все-таки попытался выкупить его, было уже слишком поздно. Отношение Франциска к беженцу переросло в отцовское чувство, а Джаспер оказался весьма полезным в сражениях за приютившую его страну. Тем не менее Франциск был достаточно осторожен, чтобы прямо не отказать Эдварду. Он попросил астрономическую сумму за голову Генриха и получал удовольствие от изумления посланников Эдварда и их попыток сбить цену.
Когда Генриху исполнилось восемнадцать, от короля Эдварда прибыла новая группа посланников. Главный союзник Генриха – герцогиня – умерла за несколько месяцев до этого, и Эдвард предлагал теперь Франциску нечто более привлекательное, чем деньги.
Король Англии предложил войну против Франции в качестве цены за Генриха, заодно пообещав, что с молодым Тюдором будут обращаться благородно. Если бы решение оставалось только за Франциском, вопрос о безопасности Генриха просто не стоял бы. Однако герцог слишком открыто проявлял свое расположение к Генриху, и теперь многие из его аристократов хотели бы избиваться от юноши. Франциск не мог позволить себе оттолкнуть высшее дворянство в то время, когда Эдвард собирал за Ла-Маншем армию. Если вместо Франции английский король высадился бы в Бретани и заявил, что сделал это из-за Генриха, недовольная знать вполне могла отказаться защищать своего герцога.
Франциск принял предложение Эдварда, но настоял на том, что он лично привезет Генриха к Эдварду сразу же после начала войны с Францией. К счастью для Тюдора, распутство все глубже и глубже засасывало Эдварда и разрушало его организм. Он собрал лишь небольшую часть обещанной армии, и Франциск получил основание не соблюдать соглашение. Между тем Генрих прилагал все усилия для упрочения своего положения при бретонском дворе. Он использовал всю силу своего убеждения, чтобы уговорить Франциска взять новую жену. Этот шаг был достаточно дальновидным, и когда в 1477 году новая герцогиня родила здорового ребенка, бретонцы успокоились. Их опасения относительно Генриха начали рассеиваться, и хотя родившийся ребенок был девочкой, в следующий раз мог родиться мальчик.
В последующие два года Генрих часто отлучался от двора. Он не хотел вызвать ненависть у новой герцогини, соревнуясь с нею и ее дочерью за благосклонность Франциска. Выезжая с Джаспером в поле, он овладевал военным искусством, а Джаспер изумлялся необыкновенной способности своего племянника разбираться в людях. Конечно, это было хорошее качество, но что случилось с Генрихом? Любой, самый обычный разговор приобретал значимость. Одного замечания о погоде перед схваткой Генриху было достаточно, чтобы судить о человеке. Он заставлял своих людей пить с ним, хотя сам пил мало, а все больше сидел и наблюдал, наблюдал. Он мог сказать Джасперу:
– Этому человеку доверять нельзя.
Сам Генрих Тюдор не доверял никому.
Это были очень тяжелые годы, особенно для Генриха. Джаспер давно свыкся с жизнью солдата, и она ему нравилась. Ему не нужно было ни балансировать между благосклонностью герцога и завистью высшего дворянства, ни постоянно показываться при дворе, не имея дохода.
Ни один агент Эдварда ни разу не пытался вонзить ему нож между ребер. Солдаты Джаспера видели его достоинства и любили его, тогда как к Генриху его спутники по двору относились кто с легкой неприязнью, а кто и с острой завистью и ненавистью. Генрих все больше замыкался в себе. Он не потерял былой сердечности, как и раньше любил шутки, забавные истории, музыку и веселые танцы, но за ним стоял его ангел-хранитель, и этот ангел-хранитель не участвовал в забавах.
С присущей ему проницательностью Генрих не мог не видеть, что его боятся даже те, кто любит его. Даже Джаспер, который берег его как собственного ребенка, боялся, когда любовь в глазах Генриха заслонял пронизывающий душу взгляд этого ангела-хранителя, который, раз появившись, уже не мог быть изгнан.
Генрих рос сам по себе, но он видел и власть, данную ему над людьми. Если солдаты Джаспера сражались потому, что любили его, то солдаты Генриха были готовы умереть за него потому, что боялись его больше смерти. Однако у него был мягкий характер и он не любил драться. У него, действительно, было недостойное мужчины отвращение к кровопролитию.
Когда у Франциска родился второй ребенок, Генрих и Джаспер отправились ко двору отмечать это событие. Празднества были изысканны, церемонии изумительны, не было только энтузиазма.
Второй ребенок тоже был девочкой, а родить еще одного герцогиня вряд ли была способна. Когда Генрих подошел поцеловать руку своего покровителя, он заметил холодные взгляды. Франциск по-отечески тепло обнял его, а герцогиня предложила ему руку, а затем щеку для поцелуя. Она не была врагом, но своим видом показывала, что не собирается всю свою жизнь помогать ему.
– Вы же не оставите герцога снова, Генрих, не так ли? – слабым голосом произнесла она.
– Нет, если он пожелает, чтобы я остался, госпожа, но от меня мало пользы.
– Вы приносите ему утешение, – герцогиня вздохнула, – а потребность в утешении может скоро у него появиться.
Ее ожидания весьма близко совпадали с собственными опасениями Генриха, и он перевел беседу в более веселое русло, и вскоре на ее бледных губах появилась улыбка.
– Видите, – сказала она, когда он откланивался, – вы обоим нам доставили радость.
