— Как это следует понимать, пан директор? — задержалась Анна.
— Как вам будет угодно, — буркнул он, — до свидания.
Вся дрожащая, она вернулась в свой бокс. Ничего подобного она не ждала. Таньский, который знал обо всем и, по крайней мере, не оправдывал грубости шефа, как умел, успокаивал ее.
— Ах, Боже, Боже, — воскликнула расстроенная Анна, — как я несчастна, что вынуждена все это терпеть! Что бы я отдала за то, чтобы бросить это мерзкое бюро!..
В довершение всего из дирекции не сообщали об отмене экскурсии, а через несколько дней Анна узнала, что экскурсия должна проводиться. В это нельзя было поверить! Однако нужно было с этим считаться. Панна Стопиньская в один из дней потребовала представить проделанную работу, а поскольку Анна была убеждена, что экскурсия не состоится, то ничего не делала по ней. В результате возникла неприятная ситуация. В присутствии всего коллектива панна Стопиньская выговаривала Анне повышенным голосом:
— Это возмутительная халатность! Вы пренебрегаете своими обязанностями! Каждый хотел бы получать деньги и ничего не делать! Но я сумею призвать вас к порядку!
В тот же день Анна решила искать новую работу. Утром она побывала у Кубы и позвонила Щедроню. К сожалению, у Щедроня не было нужных связей, а в Институте бактериологии все места были заняты. Куба же пообещал место стенотипистки, но с такой зарплатой, которая покрывала лишь малую часть бюджета Анны. Поэтому она начала изучать объявления и дала сама несколько, но ничего не могла найти.
Изо дня в день она становилась все более подавленной. Однажды вечером, будучи у Костанецких, даже расплакалась, чем испугала всех. Больше всех огорчилась Буба и, провожая Анну домой, она добилась от нее признания в том, что работать в «Мундусе» у нее больше нет сил. Буба восприняла это очень горячо.
— Анна, — убеждала она, — я прижму отца, знакомых. Они должны найти для тебя что-нибудь. Обязательно найдут!
И действительно, Анна немного рассчитывала на них. Пан Костанецкий обладал неограниченной властью в промышленности и занимал много должностей, да и родственные связи его и жены были весьма обширны. Однако проходили недели без видимых изменений, а ситуация в «Мундусе» все обострялась. В конце июня Анна была уволена.
Это не было для нее неожиданностью. Уже с месяц ходили слухи о сокращении, и Анна предчувствовала, что ее в этом случае не обойдут. И действительно, пять человек, в том числе и она, были освобождены «по причине реорганизации работы». Из всех Анна приняла эту весть самым спокойным образом. Конечно, она была огорчена, но в то же время и радовалась, что наконец расстанется с «Мундусом», с этим грубияном Шуманьским и с панной Стопиньской. Она по-прежнему не теряла надежды, что найдет новую работу, на поиски которой ей оставалось три месяца.
Самым неприятным было то, что в эти три месяца был включен ее отпуск, которым при сложившихся обстоятельствах она не могла воспользоваться. Нужно было сидеть в Варшаве и ждать ответы на свои предложения, а также писать новые и при этом экономить и снова экономить, чтобы отложить хотя бы немного денег на всякий случай.
Правда, отпуск мог ей ничего не стоить: как раз пан Оскерко предложил провести лето у него в Жарновце. Он даже настаивал, ссылаясь на желание обожаемой им Литуни:
— Окажите ласку сердечному другу и приезжайте. Дом большой, воздух хороший, к тому же я должен выполнить обещание, данное этому маленькому сокровищу, показать, как делается сахар. Уговаривай, малышка, потому что твоя мама меня не слушает!
— Я вам очень благодарна, но не хочу создавать для вас хлопоты…
— Какие хлопоты, черт возьми!? Сижу один как отшельник, не к кому обратиться. Пани Анна, окажите мне эту ласку. Не понравится — что ж, с болью в сердце отправлю вас назад по первому вашему слову. Жарновец — не тюрьма. Силой держать не буду, хотя, может быть, и хотел бы.
— Поехала бы, пани кухасю, — добавлял пан Костанецкий.
— Но я действительно не могу. Вы же сами знаете, что мне нужно заниматься своими делами в Варшаве.
— Вот упрямая бабинка! — притворялся рассерженным пан Оскерко, а может, действительно сердился, так как по натуре был немного деспотичным и своим сахарным заводом руководил как добродушный, но своенравный царек.
На этот раз он оставался в Варшаве дольше, чем обычно, и понемногу тратил деньги. Несколько раз водил Бубу с Анной в театр; в воскресенье, воспользовавшись прекрасной погодой, предложил организовать семейную маевку, в которой должны были принять участие и Анна с Литуней. На трех машинах они отправились в лес далеко за город, и все участники этого пикника получили от организатора сувениры. Литуне досталась огромная кукла, а Анне — изящное вечное перо с лазуритом.
На следующий день после отъезда брата Анну навестила пани Костанецкая. Она говорила о том о сем, а в конце стала уговаривать Анну, чтобы та поехала в Жарновец.
— Правда, дорогая пани Анна, вы могли бы поехать.
— Ах, дорогая пани! — вздохнула Анна.
— Может быть, вам мешают какие-то сомнения? — начала пани Костанецкая. — Я бы поняла, если бы речь шла о ком-нибудь другом, но мой брат действительно порядочный и кристально чистый человек. Кроме того, там живет наша тетушка, очень больная, но милая и культурная старушка, и там не такое уж захолустье. Сахарный заводик всегда был своего рода маленьким закрытым святым местом, но там есть администрация, инженеры, их семьи, ну и окружное землячество. Ну, а моему брату, дорогая пани Анна, вы доставили бы искреннюю радость. Он вам очень симпатизирует и уважает вас, как и все мы.
— Я безгранично благодарна вам всем и ценю доброту пана Оскерки, но мне нужно думать о хлебе. Что я буду делать, если не найду работу? Нет, дорогая пани, как-нибудь уж придется без отдыха в этом году обойтись.
В этот раз пани Костанецкая не настаивала, но спустя несколько дней вернулась к прежней теме. Буба и Таньский также неоднократно возобновляли уговоры. И у Анны бывали уже такие минуты, особенно после новых неприятностей в «Мундусе», когда приходила мысль бросить все сразу и ехать в Жарновец. «Не умру ведь с голоду, — думала она, — а как тяжело сражаться за быт одной!»
