Ознакомительная версия.
– Что?!.
– Не беспокойся, никто не знает, что это ты… твоё… И про отца Никодима никто ничего не знает! Все имена, все названия изменены! Мы тоже понимаем, что можно, что нельзя, но люди должны знать, и…
– Боюсь, что ты ничего не понимаешь, – устало сказал Никита, падая на диван и роняя голову на руки. – В журналы даже статьи по земельному и крестьянскому вопросам не принимаются! А ты хочешь протолкнуть… мм… что-то вовсе не благонадёжное! Дело Петрашевского помнишь? Достоевского твоего обожаемого помнишь?! Эти господа всего-навсего Белинского читали и болтали языками на каждом углу вроде тебя! И что из этого вышло?! Мишка, ты рехнулся, воля твоя. Или настолько влюбился в Устинью, что намерен последовать за ней на каторгу?
– Оставь, ради бога, Устинью в покое! – вспылил Михаил. – И поезжай в своё протухшее Болотеево! Налаживай хозяйство, устраивай как можешь жизнь своих рабов! Ты просто инертная масса, Закатов! Никому не нужное животное! Ни на что не способный микроб! Жизнь своей сотни крепостных – и то превратил в ад лишь тем, что ни капли не интересовался ими! Теперь три человека из-за тебя – да-да, из-за тебя! – безвинно пойдут на каторгу! И одна из них – женщина!
– Ну, знаешь, не вовсе безвинно! Упыриху этот Ефим всё-таки придушил!
– …а у нас тут другое дело! Важное, нужное, святое дело! России не нужны никакие рабы, никакие каторжники, и мы делаем всё, чтобы…
– Ах, во-он куда тебя понесло… – задумчиво протянул Никита. – Гляди, Мишка, доиграешься. Это я как разумный микроб тебе говорю.
– Я знаю, что и зачем делаю, – спокойно сказал Михаил. – А вот ты, боюсь, не знал этого никогда. И поэтому все вокруг тебя несчастны.
Закатов повернулся от окна. Его некрасивое, изрезанное шрамами лицо было спокойно, в серых глазах застыл холод. Казалось, он готов был что-то ответить. Но так и не сказал ни слова. Молча пересёк тёмную библиотеку, вышел и прикрыл за собой дверь.
* * *
В середине ноября по замёрзшей дороге из Бельска катился, подпрыгивая на ухабах, разбитый тарантас. Стоял тусклый холодный день. Набрякшее небо грозило вот-вот разродиться снежным валом, и редкие снежинки уже кружились в воздухе. На полях, чередуясь с блёклой зеленью озимых, уже лежали белесые полосы. На голых деревьях сидели нахохлившиеся галки. Со стороны деревень доносились пьяные вопли и песнопения: там игрались свадьбы. Никита Закатов, кутаясь в свою старую зимнюю шинель, сидел в глубине тарантаса и смотрел в серое небо. Он возвращался из уезда. На душе было отвратительно.
Несколько часов назад он распрощался со своими «каторжниками», которые сразу по прибытии были закованы по рукам и ногам в кузне Бельского острога. Всю неделю, пока шли допросы, Закатов оставался в Бельске, в дешёвой гостинице с клопами. Каждое утро он являлся к становому как на службу, осведомляясь, как продвигается следствие. Становой уже устал удивляться происходящему и лишь исправно прятал в треснувший ящик стола ассигнации.
Братья Силины на допросах были сосредоточенны и спокойны. Ефим подробно рассказал, как задушил управляющую Веневицкую и зарубил топором её полюбовника Афанасия Бугаева. Долго и с жаром настаивал на том, что брат его ничего об этом не знал и тем более не знала Устинья. Успокоился Ефим лишь после того, как секретарь записал всё сказанное слово в слово и позволил ему это прочесть. Антип подтвердил слова брата – заметив, однако, что о готовящемся убийстве он, Антип Прокопов Силин, прекрасно знал и отговаривать брата не стал: «Потому дело святое было».
И Силины, и Закатов отчаянно надеялись на то, что Устинье поставят в вину лишь побег из имения. Но первый же допрос опрокинул все их помыслы. Устинья страстно доказывала, что обо всём знала заранее. Более того – шла по барскому дому впереди Ефима, показывая ему дорогу. Озадаченный следователь дал ей очную ставку с Силиными. Ставка превратилась в сущий семейный скандал: все подследственные орали благим матом, гневно лязгали цепями и обвиняли друг друга в безбожной лжи. Следователь был совсем сбит с толку. Но поразмыслив, всё же решил, что парни просто выгораживают сообщницу. Если девка невиновна, то к чему ей возводить на себя напраслину? Закатову последней взяткой удалось лишь избавить Устинью от наказания кнутом.
Следствие было закончено, дела переданы в суд. Напоследок Закатов переговорил с палачом, как советовал Ефим. Сторговались они быстро: было очевидно, что для того подобные дела привычны. Накануне исполнения приговора Закатов велел заложить тарантас и ещё потемну уехал домой, в Болотеево.
Тарантас уже миновал деревеньку Калиновку, когда снег пошёл чаще, крупными хлопьями. Высунувшись из-под кожаного полога, Закатов озабоченно взглянул в небо. До Болотеева оставалось около шести вёрст. Попасть в двух шагах от дома в первый в этом году буран Никите вовсе не хотелось. Дорога уже была покрыта белыми пятнами, а на обочине впереди темнело что-то бесформенное. Подкатив ближе, Закатов увидел, что это опрокинутые набок домашние дрожки. Рядом бродили выпряженные лошади. Кучер в распахнутом армяке ходил вокруг экипажа и глубокомысленно бормотал что-то себе под нос: до Закатова доносились слова «ось», «спицы» и «Богородица тебя разбей».
– Останови! – крикнул он Авдеичу.
Тот, недовольно бурча, натянул вожжи. Тарантас со скрипом замедлил ход. Закатов выпрыгнул на дорогу, невольно радуясь возможности размять затёкшие ноги.
– Что, любезный, за несчастье у тебя?
– Несчастье в том, что Ермолай болваном родился и умрёт без перемен! – ответил ему звонкий и сердитый женский голос.
Это было так неожиданно, что Закатов вздрогнул, а спрыгнувший с передка Авдеич перекрестился. Ермолай же только уныло махнул рукой и для чего-то запахнул на себе армяк. А из-за опрокинутых дрожек появилась высокая женская фигура в дорожном плаще и капоре.
– Вообразите, Никита Владимирович… Ах, извините, здравствуйте, я от волнения всякие приличия забыла… Но вы представьте себе только, с кем мне приходится ездить! Напился вчера пьяным, наутро с похмелья запряг… Ну и вывалил, подлец, на дорогу! В версте от Требинки!
– Вот и неправда ваша, барышня… И вовсе не пил ни капельки…
– Не ври, мерзавец! – вознегодовала Анастасия Остужина, гневно надвигаясь на кучера. – Вернёмся – высечь прикажу! Надрался свиноподобно на свадьбе у кума в Калиновке, сам же и орал про это на всё имение! И я, конечно, тоже дура, что уселась с ним в дрожки! Но помилуйте, что же делать-то? Будто есть кого послать к Браницким разбираться с этими проклятыми векселями! В жизни не могла подумать, что от папеньки останется столько долгов, а ещё и…
Ознакомительная версия.
