Боярские дети вначале относились к выслеживанию, как к игре, к возможности поозоровать и позубоскалить. Была компания из четырех человек, один из них жил дом в дом с Ряполовским. Интересно и весело было сидеть на голубятне и наблюдать, что происходит на соседнем дворе. Но со временем они поняли серьезность и выгодность сидения в засаде. Царица платила щедро.
Уже через полчаса отряд из трех человек выехал из кремлевских ворот. На Арбате они встретили четвертого, того, который сразу погнался за гонцом. Молодой боярыч подтвердил, дьяк поехал по Смоленской дороге.
Они проводили гонца до первого яма, там на постоялом дворе и взяли. Скорый обыск дал свои результаты. Нащупав в шапке бумагу, они не стали рвать подкладку, сунули шапку в седельную сумку. Дьяку сказали, что было велено, и тот ушел подобру-поздорову. Так было рассказано царице.
На самом деле, все было иначе. Схватили дьяка они не на постоялом дворе, а в бору, когда тот уже поменял лошадь и со всей прыткостью продолжил путь. Дьяк принял их за разбойников, потому что на всех четверых были шерстяные маски, и оказал отчаянное сопротивление. Хоть на вид он был хил, кинжалом владел отменно. Во время драки дьяку удалось стянуть с одного из нападавших маску. Как ему это удалось, один враг человеческий знает. В общем, он узнал боярыча, стал кричать, что он государев гонец, угрожал страшными карами. Его пришлось убить. Труп обыскали, охранную и подорожную грамоту изъяли, а труп бросили под кустом на добычу волкам. Здесь же, над трупом поверженного гонца, молодые люди дали клятву, кресты нательные целвали, мол, никому, никогда, не обмолвиться о происшедшем. Струсили боярские сынки, что и говорить.
Второе крестное целование происходило уже в присутствии Софьи. Все четверо исполнителей поклялись хранить тайну и договорились, что говорить, если возникнет надобность в допросе. Только ночью Софья решилась обследовать дьякову шапку. Читая посланную в Литву грамоту, царица в себя не могла прийти от изумления. Она не ожидала, что улов будет столь богат. Эта была реабилитация за все ее неоправдавшиеся надежды, за все унижения и горе. Она понимала, что теперь Ряполовский и Патрикеев в ее руках, оставалось только дождаться мужа.
Царь явился в Москву в обещанный срок. Софья не стала сразу сообщать мужу опасную тайну. Отпраздновали Рождество, отстояли молебны, и только когда опохмелились после знатного пира, Софья сказала мужу, что у нее есть для него важное сообщение. Молча положила она перед царем изъятую из шапки грамоту и села напротив.
У Ивана даже не хватило сил дочитать грамоту до конца. Он пришел в такую ярость, что слова застряли в горле. Лицо его вдруг покраснело, и он незнакомым, цепким жестом схватил себя за бороду, словно пытаясь сохранить равновесие. В какой-то момент Софья испугалась, что мужа хватит удар. А Иван просто силился осмыслить происходящее. Это было такое вероломное и подлое предательство, что он не мог найти ему объяснения.
— Откуда? Кто принес? — вскричал он наконец.
Софья с готовностью объяснила, что давно подозревала Ряполовского, еще с того первого случая с Менгли-Гиреем. Ведь никто не мог знать о тайном приказе царя, кроме самых доверенных лиц. Теперь розыск надо вести, потому что измена на лицо. А бумагу случайно добыли молодые бояре, которые охотились по зимней пороше и заехали на постоялый двор согреться. Пьяный дьяк Лихий сам затеял с ними перепалку, а потом драку. Где сейчас находится гонец — не ведомо, а шапка его — вот она. Молодые бояре не посмели нести улику к Патрикееву и отдали ее царице.
В тот же день Ряполовский и Патрикеев были арестованы. Разговор государя с изменником-воеводой состоялся тут же в темнице. Царь не стал объяснять ему его вины, а сразу с напором стал обвинять их в предательстве. Изумленный Патрикеев повалился в ноги, а как дошел до него смысл царевых речей, то он привел массу причин, которые заставили его поступить именно таким образом.
Царь сделал над собой усилие, выслушал оправдания и велел привести Ряполовского. Тот повтори слова воеводы слово в слово.
— С кем же ты еще советовался, творя беззаконие?
— Со своей душой, государь, — бесстрашно ответил Ряполовский.
— Ты хочешь сказать мне, что твоя душа глупа? А я так думаю, что коварна. Вы оба злодеи. Как вы могли за меня решать? Я государь земли Русской, я за нее перед Богом в ответе.
— Я тоже в ответе, — сказал Патрикеев, — а предприняли мы сей шаг, чтоб отвести войну.
— Не могу понять, умничанье это пустое или предательство?
— Мой род верой и правдой служил еще твоему отцу, государь, — сказал Патрикеев. — У тебя не было случая упрекнуть меня в предательстве. Моя семья чиста перед тобой.
— А это мы еще посмотрим, — обозлился Иван.
Сразу после допроса были арестованы сыновья Патрикеева — старший Василий Иванович по прозвищу Косой и младший Юрий. На допросе Василий держался с достоинством, защищал во всем отца, ни о каких тайных грамотах, касаемых Шемячича, он ничего не знал. Младший по молодости лет вел себя скромнее, как повалился в ноги царю, так и пролежал безмолвно, не поднимая головы, только плакал.
Суд был скорый, не было ни допросов с пристрастием, ни дыбы. Зачем пытать, если и так все ясно — измена налицо! Воеводу князя Ивана Патрикеева, сына его Василия Косого и князя Семена Ряполовского приговорили к отрублению головы.
Страшная весть тут же разнеслась по Москве. За осужденных посмел вступиться только митрополит Симон. Он сам приехал в царские покои. Разговор был долгим. Митрополит не пытался разубедить царя в коварстве опальных бояр, он вспоминал их былые заслуги, говорил о родстве Партрикеева с царским домом и призывал Ивана смилостивиться. Иван ответил:
— Тяжкий долг давит мне на плечи, а потому я не могу быть милосердным.
Однако увещевания митрополита не пропали даром. Иван изменил свой приказ. Казнь Патрикеевых отменили, царь оставил им жизнь, но повелел от дел отставить и постричь в монахи. Князю Ивану Юрьевичу Патрикееву определили Троицкий монастырь, Василию — Кириллово-Белозерский. Младшего Юрия повелел царь пока оставить под стражей в собственном дому, а там, де, придумаем, как с ним поступить. Князю Семену Ивановичу Ряполовскому отрубили голову. Это случилось 5 февраля 1599 года на Москва-реке.
Елена Волошанка очень тяжело переживала потерю друзей. Патрикеев и Ряполовский верой и правдой служили покойному Ивану Молодому, и саму княгиню окружали почетом и лаской. Причина казни так и не открылась Волошанке в подробностях, и она, хоть и не числила за собой вины, тоже стала бояться. Чего? — и людей из плоти и крови, и теней бесплотных, а более всего деспину Софью Фоминишну. Уж если она после всех гнусных козней из царевой опалы вышла невредима, то значит, эта тучная колдунья и в огне не горит, и в воде не тонет. Однако необходимо было сохранять маску видимого благодушия.
