Ознакомительная версия.
Наверное, и сама она понимала, что никто ее по-настоящему не любит, все только используют. Даже троюродные брат и сестра, Шурка и Сашенька. Шурка труслив, хуже зайца, слабый, как девчонка. Сашенька глупа, влюблена в актера – вот пошлость-то! – и при этом смотрит на кузину с презрением: ну можно ли быть такой уродиной, и как ее только земля носит, Мопсю несчастную?
Марина не знала, как носит ее земля. Честно говоря, если бы заглянуть в самую глубину ее души да как следует разглядеть, что там творится, можно вот что сказать: уродись Марина Аверьянова красавицей, вся жизнь ее сложилась бы иначе. В революционном хороводе она кружилась лишь потому, что это был единственный в ее понимании путь когда-нибудь восторжествовать над «хорошенькими» вроде Саши Русановой, Вари Савельевой и Тамары Салтыковой. Ну что ж, с Тамарой она разделалась… и поняла, что пошла по верному пути. Потому что, как это ни странно, именно случившееся с Тамарой стало залогом счастья Марины. Нового ее счастья, прежде незнаемого. Счастья и любви.
Она пленилась им с первого взгляда, вернее, с первого звука. С первого звука его голоса! Необыкновенный это был голос, у Марины дрожь по плечам пробегала, когда товарищ Павел говорил… без разницы, о чем говорил: о задачах ли, которые стоят перед молодыми партийцами, об организации очередного экса, об устранении начальника сыскной полиции или о том, что нынче сыро на улице, скользко и с крыш капает. Иногда Марина ловила себя на том, что вовсе не вникает в смысл слов, а чувствует себя так, будто Павел трогает ее рукой. Сначала кончиками пальцев, потом осмелевшей ладонью…
Желание этого прикосновения отныне жило в ней постоянно, подспудно, оно не было приглушено даже катастрофической неудачей покушения на Смольникова. Вроде бы Марина должна была чувствовать себя виноватой – ведь она привела в свое время Тамару в организацию, она за нее поручилась, за эту идиотку, – однако не чувствовала. Слова Павла: «Смольников от нас не уйдет, главное, чтобы Салтыкова никого не выдала. Но, впрочем, знает она только вас, стало быть, мы должны позаботиться в первую очередь о вашей безопасности, Марина!» – неумолчно звучали в ее голове.
Он назвал ее не Ларисой, не этой неодушевленной партийной кличкой, а Мариной. Назвал, словно погладил… Нет, не по голове и даже не по плечу: чудилось Марине, словно бы самим звуком своего голоса он проник в ее тело через то потайное отверстие, которое она привыкла считать стыдным и опоганенным. Чудилось, в чреслах ее расцвел влажный, горячий, обжигающий цветок. Она сидела, сильно сжимая колени, не понимая, что творится с ней, только коротко, бурно дышала приоткрытым ртом, зажмурив свои выпуклые глаза и мысленно умоляя Павла сказать еще что-нибудь, еще раз потрогать ее.
И он словно бы услышал призыв, спросил негромко:
– Что с вами, Марина?
И опять она ощутила сладостный спазм в своей глубине. А он не только голосом коснулся ее. Он положил на ее плечо руку и даже слегка сжал это дрожащее плечо!
Марина не сдержала стона. Распахнула веки, устремила взгляд в синие очки, скрывавшие глаза Павла. Уже не соображая, схватила руку его и прижала к своей груди и смотрела, смотрела в эти очки, ничего в них не видя, кроме своего отражения – глупого лица с открытым ртом и вытаращенными глазами. Не Марина – глупый толстый мопс какой-то. Одно слово – Мопся!
В ту минуту, когда она уже готова была испугаться себя и спрятаться в привычную скорлупу отвращения к себе, Павел снял очки. Мопся исчезла, и Марине сразу стало легче. Впервые – впервые! – она увидела его глаза: темно-серые, близко посаженные, в длинных темных ресницах.
Отчего-то ее всегда оскорбляли красивые мужские глаза с длинными ресницами – самой Марине очень на них не повезло, по сути, их почти и видно-то не было. Она завидовала мужчинам и злилась на них, мужчина с длинными ресницами был обречен на ее тайную неприязнь. Даже Митя Аксаков, который когда-то за ней приволакивался и с которым – единственным из всех! – она сама пыталась кокетничать, был, к своему несчастью, обладателем красивых, круто загнутых, длинных ресниц. Кто знает, может быть, именно поэтому его ухаживание за богатой невестой окончилось неудачей, и вовсе не в том было дело, что подросли Саша Русанова и Варя Савельева – пусть бедные в сравнении с Мариной, зато красавицы.
Да господь с ним, с Аксаковым, пропади он пропадом, не в нем дело, а в том, что впервые Марина с восторгом смотрела в красивые мужские глаза и опушка из ресниц ее не возмущала, а восхищала. Не отдавая себе отчета в том, что делает, не сводя взгляда, она схватила его руку, лежащую на ее плече, и прижала к своей груди. Ей хотелось прожечь этим прикосновением и платье, и сорочку, и кожу, и плоть, и скелет, хотелось, чтобы он взял ее за сердце и держал всегда.
Рука Павла шевельнулась под ее ладонью и округлилась. Марина не вдруг поняла, что он принял в свою пригоршню ее грудь и медленно сжимает ее. Защемил сосок между пальцами, потер.
Марина громко ахнула, ничего не соображая, схватила другую его руку и прижала к другой груди.
Павел стоял над ней, наклонясь, и медленно приближал лицо к лицу. Пальцы колдовали с ее сосками. Марина не выдержала, зажмурилась, рванулась навстречу его губам, зарылась невзначай в колючие усы, застонала, но тут же нашла его рот своим, припала, обняла за шею.
В поцелуях, во взаимных содроганиях губ словно кусок жизни выпал. Марина осознала с испугом, что рук его больше нет на ее груди, но тут же обнаружила их на своих бедрах, с которых Павел стаскивал фланелевые панталоны вместе с чулками в резиночку, которые выше колен поддерживались круглыми и слишком тугими пажами.
– А впрочем, что чулки? – вдруг пробормотал он прямо в ее целующие, лижущие, сосущие губы и, оставив в покое чулки и резинки, потащил вниз одни только панталоны, которые пошли легко, только застряли было на башмаках. Павел, нетерпеливо изогнувшись, сильно рванул бельишко – одна штанинка соскочила с башмака, другая так и осталась висеть на Марининой ноге.
Марина оторвалась от его губ, смотрела огромными зрачками, выдыхала воздух, а вдыхать словно бы забывала. От ее вздохов, от неуклюжих попыток Павла ее раздеть стул, на котором она сидела, качался и скрипел, словно грозил развалиться.
Марина приготовилась упасть на пол и покрепче вцепилась в Павла, чтобы упасть вместе с ним, однако он рывком поднял ее со стула и протащил несколько шагов по комнате. Платье у нее было расстегнуто до пояса и спущено с плеч вместе с сорочкой, юбка задрана, груди с навострившимися сосками торчали на изготовку, панталоны волочились по полу. Все было неважно, она и не видела ничего, а уж потом, когда рухнули вместе на продавленный диван и сплелись руками и ногами, и вовсе перестала что-то понимать, кроме одного – она горит в неугасимом огне, и огонь этот – Павел.
Ознакомительная версия.
