— Не позволь ему умереть, — взмолилась она. — Я не смогу жить без него.
Мужчина прижал ее к груди и ласково погладил по спине.
— Ахмед сделает все возможное, — заверил он, подводя женщину к пустой кровати и усаживая ее на тюфяк. — Тебе необходимо поспать. Когда Оливер проснется, тебе потребуются свежие силы.
— Я… я не смогу заснуть, — сдавленным голосом пробормотала она.
— Попытайся. Ты должна отдохнуть.
Джослин беспокоилась напрасно. Едва ее голова коснулась подушки, как она погрузилась в сон.
Лайм продолжал сидеть рядом с возлюбленной, охраняя ее сон. Но вскоре его внимание привлек громкий стон Эммы. Осторожно поднявшись, лорд Фок шагнул к кровати, на которой беспокойно металась старая няня.
— Оливер! — учащенно дыша, звала женщина. — Мальчик мой!
Лайм присел на край кровати.
— Не волнуйся, Эмма. Оливера вылечат.
Услышав его голос, служанка открыла воспаленные глаза.
— Это действительно ты, Лайм? — шаря рукой по одеялу, спросила она.
Протянув руку, он накрыл ладонью уродливо искривленные старостью пальцы Эммы.
— Да, это я.
Ее лицо просветлело.
— Я знала, что ты приедешь. Ты слишком сильно любишь их, чтобы бросить их в беде.
Понимая, что она имела в виду Джослин и Оливера, Лайм кивнул головой.
— Да, ты права.
— Оливеру… лучше? — с трудом спросила старая служанка.
— Да, — без колебаний, ответил лорд Фок.
Услышав ее облегченный вздох, он понял, что сказал именно то, что она хотела услышать.
Тем временем Эмма снова закрыла глаза.
— Он хороший мальчик, — пробормотала она. — Такой же, как мой Мейнард.
Лайм старался не думать о том, в кого превратился Мейнард из хорошего мальчика.
— Я могу что-нибудь сделать для тебя, Эмма? Может, тебя мучает жажда? Воды?
— Да, ужасно мучает, — прошептала женщина. — И все болит.
Выпустив ее руку, барон направился было к столу, где стояли кувшины с водой, однако Ахмед, опередив его, уже спешил к больной, неся в руках наполовину наполненную кружку.
Лайм невольно улыбнулся. «Даже хорошо, — подумал он, — что Эмма закрыла глаза, иначе незнакомое лицо араба до смерти испугало бы ее».
Сделав маленький глоток, служанка отвернулась. Но Ахмед, продолжая держать кружку у ее губ, настоял, чтобы она выпила содержимое до дна, потом выпрямился и отошел в сторону.
— Как она? — с тревогой спросил лорд Фок.
Лекарь печально покачал головой.
— Я дал ей настой. Он облегчит ее страдания. Но, боюсь, мне не удастся спасти ее. До утра она не доживет.
Слова араба не удивили Лайма, но в глубине души он почувствовал боль, боль за женщину, которую знал с детства и к судьбе которой никогда не оставался равнодушным.
— А Оливер? — осторожно поинтересовался он, бросая взгляд на маленькую детскую фигурку, распластанную на кровати.
— Ночь покажет, — сухо ответил Ахмед.
Ночь тянулась мучительно долго. Беспокойные крики и стоны метавшегося в бреду Оливера чо и дело нарушали сон Джослин. Несмотря на уговоры Лайма, ей так и не удалось отдохнуть. Мать чутко прислушивалась к каждому движению сына. Казалось, все попытки араба спасти ее мальчика не привели к ожидаемому результату. Она уже была уверена в том, что Оливер умрет, и решила не отходить от него до самого конца. Он нуждался в ней, и Джослин хотела провести возле сына его последние мучительные часы жизни.
Почти позабыв о присутствии Лайма, который не покидал ее ни на минуту, ощущая прикосновения его руки, покоившейся на ее плече, женщина стояла на коленях перед кроватью Оливера. Она не сдерживала слез, и они беспрепятственно струились по ее щекам. Промакивая влажной тряпкой испарину на горячем лбу сына, мать нашептывала ему ласковые слова, которые он, увы, не слышал.
Ахмед приходил, затем снова уходил к другим больным. Он то хмурился, то задумчиво качал головой, но лицо его оставалось непроницаемым, а с губ вот уже несколько часов не сорвалось ни слова. Заставив Оливера, находящегося в беспамятстве, выпить лечебный настой, лекарь прижался щекой к голове мальчика, чтобы определить, насколько высока температура. Потом он наложил мазь на нарывы и пробормотал что-то на родном языке. В его монотонной речи Джослин безошибочно узнала молитву.
Наконец, переломный момент миновал и лихорадка отступила.
Ахмед отошел от кровати Оливера и склонил голову.
— О, Аллах Акбар! — громче и увереннее, чем прежде, произнес он, поднял голову и удовлетворенно взглянул на Джослин. — Аллах велик! Ваш сын будет жить.
Некоторое время женщина с недоверием смотрела на араба, после чего в растерянности повернулась к Лайму, стоявшему за ее спиной.
Он радостно улыбнулся.
— Это правда? — боясь поверить, выдохнула она и, протянув руку, дрожащими пальцами прикоснулась ко лбу Оливера.
Теперь Джослин и сама убедилась в том, что огонь, пожиравший тело ее сына, ослабел. Ее малыш будет жить! Сердце матери ликовало. Спеша отблагодарить Ахмеда, она перевела затуманенный слезами взгляд на место, где только что стоял араб, однако обнаружила, что он уже ушел.
Джослин порывисто закрыла лицо руками, давая волю слезам радости, которые еще несколько минут назад были слезами горя и отчаяния. Она благодарила Бога за спасение Оливера, уже забыв о том, что всю ночь напролет обвиняла его в несчастье, постигшем ее. Благодаря человеку, верившему в другого Бога, Господь смилостивился над ее сыном и сохранил ему жизнь.
Неожиданно молитвы Джослин прервал охрипший голос Эммы.
— Нет, — простонала она. — Только не мой мальчик.
Оглянувшись, молодая вдова увидела, что старая женщина подняла трясущуюся от слабости руку и погрозила кулаком кому-то невидимому.
— Будь ты проклят! — крикнула она.
Решив, что Эмма оплакивает смерть Оливера, Джослин торопливо поднялась на ноги, сгорая от нетерпения обрадовать ее известием о чудесном спасении своего сына. Однако сильные руки Лайма удержали ее на месте.
— Я сам скажу.
Снова опустившись на колени, Джослин взяла маленькую ладошку мальчика, ощущая, как жизнь возвращается в его тело.
Тем временем Лайм склонился над Эммой.
— Эмма! Оливер жив.
Женщина категорично замотала головой, пробормотала что-то и застонала.
— Не обманывай меня. Он мертв. Я знаю. Мой мальчик умер.
— Нет, не умер. Лихорадка отступила, Эмма. Оливер поправится.
Старая служанка застонала.
— Ты хочешь утешить меня, Лайм? Не нужно. Я знаю правду. Я знаю.
Джослин не сводила с Эммы испуганных глаз. Неужели она бредит?
Мужчина осторожно положил руку на плечо больной.
— Послушай меня, Эмма.
— Ты тоже должен узнать правду. Сейчас, — продолжала стоять на своем Эмма. — Мне больше некого защищать. Некого. Ох, мой бедный Оливер. Теперь Эшлингфорд твой, Лайм. Он всегда принадлежал тебе.
