Хотя ни та, ни другая царапины не заслуживали особого внимания, нежные щеки степной поляницы покрылись бледностью, а на лбу выступил холодный пот. С воплем отчаяния она перехватила двумя руками меч и атаковала с невиданным доселе ожесточением. Люди хана Кури и их хазарские союзники воодушевленно завопили, но их радость оказалась недолгой.
Отбросив северную воительницу почти что к валу, княжна Гюлимкан вдруг застыла на месте, словно наткнувшись на невидимую преграду. Мудрый Суони, будто существо, наделенное свободной волей, воспользовался замешательством и покинул ее. Впрочем, он был ей уже и не нужен.
Лицо ее исказила смертная мука, на губах алыми хлопьями выступила кровавая пена, глаза неестественно расширились, точно у бедняги Некраса, когда она его душила кнутом, немеющие пальцы вцепились в ворот кольчуги, тщась открыть доступ воздуха к сдавленному ледяной рукой удушья горлу.
— Что это с ней? — с ужасом наблюдая мучительное увядание Кровавого Цветка, спросил Путша.
— Яд! — коротко и жестко отозвался Анастасий. — Дочь Кури угодила в собственную ловушку, и помочь ей уже ничем нельзя!
***
Когда леди Агнесс вернулась к своим товарищам и убедила их, что отравленное лезвие не причинило ей никакого вреда, на поле появилась лунно-белая Айя. Кобылица легла на землю, и княжна в предсмертном усилии сцепила немеющие пальцы на ее загривке. В последний путь они отправятся вместе.
Меж тем, с противоположного края уже летела туча всадников, вооруженных луками и ирговыми копьями — ударная сила степного войска.
Поскольку походом командовали хазары, подвластные им ратники были распределены по хазарскому образцу, в свою очередь, позаимствованному у арабов. Опытные глаза Вышаты Сытенича и других воинов, видавших подобный строй прежде, различали четыре неровных линии. Первая из них, уже вступившая в бой, именовалась «Утро псового лая» и состояла из легковооруженных печенегов, чьей задачей являлось расстроить ряды противника, подготовив его к встрече с ханской дружиной.
Обычно конным лучникам это удавалось без труда. Сделав несколько выстрелов, они пускались в притворное бегство, а когда горячие молодые егеты, словно ездовые лайки, раздраженные видом пушистого хвоста вожака, устремлялись в погоню, стремительно разворачивались и уже на полном серьезе разряжали свои смертоносные луки. Однако на этот раз все вышло иначе. Вместо разномастной конной орды борзые псы хана Кури увидели пред собой сомкнутый ряд вытянутых новгородских и круглых английских щитов.
Хотя пехота Сынов Ветра насчитывала не более двух сотен человек (новгородскую и английскую дружины усилили несколько десятков знакомых с пешим строем степняков), одного взгляда на крепко сбитые фигуры воинов, на их исполненные решимости лица хватало, чтобы понять — легкой победы здесь не ожидается.
— Эй вы, трусы несчастные! — заорал вслед своей слегка оторопевшей рати великий Куря. — Вы разве не видите, как их мало?! Камчибек, должно быть, совсем спятил от страха, раз выставляет пеших против конных! Давите их без лишних разговоров, топчите их конями, вышибите им мозги и сделайте из их черепов себе кубки!
Ободренные подобным напутствием, егеты пришпорили скакунов. Однако, когда до пешей цепи оставалось не более пяти шагов, новгородцы и англы все как один упали на землю, прикрывшись щитами. Не успев разобрать, что произошло, да и не в силах сдержать разгоряченных скакунов, воины промчались над их головами, не причинив никакого вреда, и с разбегу врезались в вал, из-за которого на них обрушились тучи стрел.
Пытаясь спасти своих людей от неминуемой гибели, вожди родов попытались развернуть конницу крыльями, но в этот миг над валом взметнулись полдюжины столпов пламени: это вступили в битву огнеметные трубки Анастасия.
— Цельтесь в самую гущу! — наставлял своих помощников ромей. — Наша главная задача — посеять среди них панику! Лучники довершат начатое!
Хотя горючей смеси хватило лишь на то, чтобы подпалить одежду нескольким десяткам передних вершников и осыпать искрами гривы их лошадей, свое предназначение она исполнила безупречно. Лютобор был прав, говоря, что битву можно выиграть еще до ее начала. Взбесившиеся от страха лошади с безумным ржанием и храпом взвивались на дыбы, садились на круп, не слушая узды и сбрасывая на землю седоков. Одни неслись, куда придется, волоча за собой запутавшиеся в упряжи тела, другие опрокидывались на спину, ломая ноги и калеча оказавшихся на земле людей. Повсюду слышались крики:
— Ой, шайтан! Спасите! Шайтан!
— Горе нам! Они позвали на помощь огненных Тенгу!
Те, кто сумел уцелеть в общей сумятице, пустились в беспорядочное бегство. Но, оказалось отступать некуда. Новгородцы и англы, поднявшись, точно молодой лес после грозы, вновь стояли плечо к плечу, сомкнув ряды. Их мечи, поднимаясь и опускаясь, точно серпы на кровавой жатве, рубили без разбора и пеших и конных. А тех, кому удавалось спастись от булата, настигали безжалостные стрелы.
— Ну что, собаки паленые! — азартно вопил, размахивая клинком, Твердята. — Обрубили вам хвосты по самые уши! Будете знать впредь, как под чужими воротами лаять!
— Побереги перышки! Дуралей! — предостерегающе гремел рядом дядька Нежиловец. — Цыплят по осени считают!
В самом деле, радость молодого гридня была явно преждевременной. Не в силах наблюдать за бесславной гибелью передового отряда, хан Куря бросил в битву свою отборную дружину, тем более, что в хазарском строю эта линия так и называлась: «День помощи». Что ни говори, встреча с такими «помощниками» грозила новгородцам и их английским товарищам крупными неприятностями. Этого сыны Ветра, конечно, допустить не могли.
Когда верховые хана Кури преодолели примерно половину пути, им навстречу, крыльями обтекая вежу, замыкая кольцо, ставшее смертельным для «Утра псового лая», устремилась конница племени Ветра. Правое крыло вел хан Камчибек, командование левым взял на себя Лютобор, и если кому стоило пожалеть о том, что он внял просьбе брата и боярскому совету, то только его врагам. Чалый Тайбурыл, словно солнечный луч в толщу снега и льда, врезался в ряды противника, неся ужас и смятение, а за движениями Дара Пламени успевали проследить лишь те, кому удавалось ускользнуть от его смертоносного прикосновения. Впрочем, таких было немного, и спасались они для того, чтобы пасть от сабель всадников Органа или изведать на себе остроту зубов не покинувшего хозяина и в этой битве Малика.
Не отставал от приемного брата и хан Камчибек. Его манеру сражаться следовало бы сравнить с боярской, с той разницей, что вместо палубы корабля под ним перебирал быстрыми ногами верный конь, а тяжелый франкский меч заменяла более удобная для конской рубки сабля. Не особо поспешая, он успевал уделить внимание всякому, кто себе на погибель искал встречи с ним, не забывая при этом следить за ходом сражения и отдавать приказы.
В отличие от братьев Органа, личным примером вдохновлявших воинов на борьбу, командовавший их противниками великий Куря не считал зазорным прятаться за спины верных отроков и егетов, рубивших в капусту всякого, кто осмеливался приблизиться к их владыке на длину копья. Потому пожелать встречи с ним было куда легче, чем ее добиться. И даже гибель дочери не могла в этом порядке ничего изменить.
И все же сыскался один удалец, которому посчастливилось прорваться через этот живой заслон. Уж больно хотелось ему глянуть в бесстыжие глаза великого Кури, уж слишком горячо его сердце жег стыд за проявленную слабость и нестерпимой отравой разъедало его душу уязвленное самолюбие и горечь утраты.
Лишь только в битву вступила конница сынов Ветра и первое копье преломилось о первый щит, хан Моходохеу со своими людьми устремился в самую гущу, сторицей оправдывая данное ему прозвище Черный богатырь. Черным смерчем, моровым поветрием налетал он на врага, рубил-колол без устали, не останавливаясь даже для того, чтобы взглянуть в объятые смертным оцепенением лица. Наконец под его страшным натиском рухнули один за другим ближайшие егеты, и хан Моходохеу оказался один на один с великим Курей.
