На субботу, 13 мая, было назначено начало восстания. Отцвели нарциссы, облетел яблоневый цвет, уже 1 мая установилась жаркая летняя погода. Море за Гриббином было гладким, как стекло, небо над головой — голубым, без единого облачка. В полях работали крестьяне, рыбаки вышли в море между Горраном и Польперро.
В Фой все было спокойно. Горожане занимались своими делами, агенты парламента трудолюбиво исписывали горы бумаг, которые затем, никому не нужные, скапливались в парламенте, покрываясь пылью. Стража на стенах замка, зевая, смотрела на море. Я сидела в своем кресле на мощеной дорожке, солнце жгло мне голову, и, глядя на ягнят, я думала, что через неделю всей этой мирной картине придет конец. Мужчины станут кричать, сражаться, умирать…
Стада овец разбегутся, скот угонят, по дорогам снова побредут толпы бездомных. Опять начнут греметь пушки и трещать мушкеты. Будет скакать конница и грохотать солдатские сапоги. Раненые станут прятаться в кустарниках и умирать там, так и не дождавшись помощи. Посевы будут потоптаны, соломенные крыши на деревенских домах охватит пламя. Вернутся прежние тревоги, напряжение и ужасы войны. Враг наступает, враг отступил… Войска под командованием Хоптона высадились, наступление отрядов Хоптона успешно Отбито… Корнуэльцы побеждают, корнуэльцы отброшены… Слухи, слухи. И запах крови, свойственный войне.
Подготовка кончилась, настало время ожидания. Эта неделя в Менабилли была очень нервной. Все сидели молча по углам и, кажется, не отрывали глаз от часов. Ричард в прекрасном настроении, как всегда перед битвой, играт с Банни в кегли на огороженной лужайке около опустевшего домика управляющего. Питер, вдруг осознав, что мышцы живота у него совсем одрябли, стал каждый день ездить верхом, чтобы сбросить лишний вес. Робин все время молчал. Он подолгу гулял один в лесу, а когда возращался, сразу шел в столовую, где стоял графин с вином. Иногда я заставала его там, задумчиво держащего стакан в руке. Если мне приходило в голову расспрашивать его о чем-нибудь, он отвечал уклончиво. Робин был постоянно настороже, как собака, которая прислушивается к незнакомым шагам. Гартред, всегда холодная и спокойная во время любовной интрижки, на этот раз утратила былую уверенность в себе. Может быть, оттого, что Амброс Манатон был моложе на пятнадцать лет и не было никакой гарантии, что он собирается жениться, в ее поведении появилась неосмотрительность, которой я раньше не замечала. Это было верным признаком грядущего проигрыша. Имение в Орли Корт увязло в долгах, так мне сказал Ричард. Молодость прошла, вместе с ней уходила и красота. Поэтому будущее без третьего мужа выглядело довольно мрачным. Какова перспектива для Гартред Гренвиль — кончить жизнь вдовой, живущей из милости у мужа одной из дочерей! Поэтому она потеряла осторожность и стала улыбаться Амбросу слишком откровенно, открыто пожимать ему руку во время обеда. Гартред смотрела на него поверх бокала с тем же выражением, какое я уловила однажды, застав ее за рассовыванием по карманам побрякушек после смерти Кита. А довольный, самоуверенный Амброс Манатон поднимал в ответ свой бокал.
— Отошли ее, ради Бога, — просила я Ричарда, — от нее только ссоры и неприятности. Зачем она тебе тут, в Менабилли?
— Если уедет Гартред, Амброс отправится за ней. Я не могу себе позволить продолжать дело без казначея. Ты не знаешь его: он скользкий, как уж, и очень прижимистый. Вернись он с ней в Бидефорд, денег на дело он больше не даст.
— Тогда отошли Робина. Если он станет пить, как теперь, скоро от него не будет никакого толка.
— Чепуха. В его случае вино только взбадривает. Нет, лучше способа подстегнуть молодца, чем напоить. Придет время, и я так накачаю Робина бренди, что он в одиночку возьмет штурмом Сент-Моус.
— Ты думаешь, мне весело смотреть, как спивается родной брат?
— Он здесь не для твоего веселья. Робин нужен мне потому, что он из тех немногих, кто не теряет голову во время сражения. Чем больше мы его тут накрутим, тем лучше он будет потом драться.
Ричард смотрел на меня сквозь клубы табачного дыма, и взгляд его не предвещал ничего хорошего.
— Господи, неужели ты не способен на простую жалость? — спросила я.
— Не способен, особенно если речь идет о войне.
— Ты сидишь здесь, очень довольный собой, в то время как твоя сестрица ведет себя, словно последняя шлюха, и оба вы с двух сторон вцепились в кошелек Манатона. А мой бедный брат, который ее любит, спивается из-за вас.
— Плевать мне на это. Меня интересует только его шпага, и то, как он ей владеет.
Высунувшись из окна, он посвистел Банни и пригласил его сыграть в кегли. Я смотрела на них из окна. Побросав куртки на низкую зеленую траву, толкаясь и смеясь, они вели себя, как два школьника.
Нервы мои совсем расшалились, и, думая, что рядом никого нет, я сказала вслух:
— Будь прокляты все Гренвили!
Вдруг я почувствовала, как чья-то узкая рука легла мне на плечо, и мальчишеский голос шепнул:
— То же самое сказала моя мать восемнадцать лет назад. Сзади стоял Дик, очень бледный, черные блестящие глаза были устремлены на его отца и Банни.
Четверг, 11 мая, выдался такой же жаркий и душный, как и все предыдущие дни. Оставалось восемьдесят четыре часа до того, как в Корнуолле снова вспыхнет факел войны… В то утро даже Ричард нервничал, ибо гонец принес известие, что разведчики доносят о встрече, состоявшейся в Солташе между командующим армией парламента и несколькими джентльменами из Лондона, в результате которой было приказано удвоить охрану главных городов графства.
— Один неверный шаг, — говорил Ричард тихо, — и все наши планы пойдут прахом.
Я хорошо помню, что все мы собрались в столовой, кроме Гартред, оставшейся у себя наверху. Как сейчас вижу осунувшиеся, взволнованные лица мужчин, в молчании слушающих своего предводителя — Робина, уныло задумавшегося; Питера, нетерпеливо похлопывающего себя по колену; хмурого Банни и Дика, как обычно грызущего ногти.
— Я всегда боялся, что эти молодцы с запада не умеют держать язык за зубами. Они, как плохо обученные соколы, слишком торопятся высмотреть добычу. Предупреждал я и Кейгвина, и Гросса, что последнюю неделю надо сидеть дома, как вот мы делаем, — и никаких собраний. Наверняка, они шастали по дорогам, а слухи расходятся со скоростью молнии.
Ричард стоял у окна, заложив руки за спину. Мы все успели устать от дурных предчувствий. Амброс Манатон нервно потер руки, и стало видно, что его оставила обычная сдержанность.
— Если случится что-нибудь, — решился произнести он после колебаний, — что можно сделать для нашей безопасности?
