Жене Белотур выложил всю правду, для начала предупредив, что это тайна, которую Ехсар и прочие любичи не должны знать. Воротислава согласно кивала расшитой сорокой — княжеская дочь, она хорошо понимала все сложности отношений между племенами, те, что уже есть, и те, что еще могут возникнуть. Разумеется, она захотела посмотреть на ладожскую невесту, и Белотур позвал Дивляну. Та вышла из-за занавески с видом скромным, но полным достоинства. Слава чурам, догадалась одеться, как обычно, отметил про себя Белотур. Все знатные женщины Киева носили козарское платье, хотя портки пока не переняли, — и девушку, одетую в лен и шерсть домашней работы, с простой вышивкой шерстяной красной нитью и с единственной цветной бусиной на шее, Воротислава оглядела снисходительно. Где же твое приданое, воеводская дочь? — было ясно написано у нее на лице, но вслух она ничего не сказала. А у Белотура отлегло от сердца: по лицу жены он видел, что бедность Дивляниной сряды заслонила в глазах Воротени красоту девушки. По крайней мере, пока. Ему хватало сложностей и без ревности Забериславны.
Зато Дивляна без труда разглядела, что богатое козарское платье, расшитая бусами и шелягами сорока, белый шелковый убрус все же не могут заменить Воротиславе ушедшую молодость, тем более красоту, которой и вовсе никогда не бывало. Рослая, статная, не так чтобы толстая, но плотная, воеводша не была хороша собой и красной бахромой на сороке прикрывала уже весьма заметные морщины возле глаз. Поверх козарской верхницы она носила обычную словенскую завеску, как и подобает замужней женщине; обилие красного цвета говорило о том, что способности рожать она еще не утратила, но четыре или пять полосок узора с птичками головками вниз тут же поведали Дивляне, что из всех рожденных детей воеводша сохранила в живых только одного! Да, Белотур упоминал только одного своего сына, Ратибора. Белотур и Воротислава были ровесниками, но женщины старятся быстрее, и теперь муж казался моложе и красивее жены. Осознав все это, Дивляна в разговоре с Забериславной почти не поднимала глаз, чтобы та не прочла в них чувства превосходства и не забеспокоилась. Не имея рядом родни и поддержки, Дивляна не могла позволить себе заводить врагов хотя бы там, где это от нее зависело.
По годам Воротислава почти годилась ей в матери. Но почему-то, разговаривая с ней, Дивляна не ощущала, что стоит перед старшей, и воспринимала ее как равную, если не меньше. Она сама сильно повзрослела за эти долгие месяцы. Больше, чем иные взрослеют за годы. Муж этой женщины хочет ее, Дивляну. И она приехала сюда, чтобы стать киевской княгиней. Теперь, когда с появлением Воротиславы долгожданный отъезд в Киев стал делом завтрашнего дня, Дивляна словно заново вспомнила, зачем ее сюда привезли.
В то же время Воротислава, глядя на нее, с трудом могла убедить себя в том, что видит уже почти свою княгиню. На лице ее отражались большие сомнения, но она не решалась быть с девушкой неучтивой.
— Да уж, конечно, без родичей и приданого какая же свадьба? — согласилась она, выслушав все обстоятельства дела. — Но и здесь, у Ехсара, тебе сидеть незачем, сокол мой ясный. — Она посмотрела на Белотура, словно пыталась понять нечто, от нее утаенное. — Погостил у родича, и довольно. Князь тебя ждет не дождется. Велел немедленно в Киев ехать. А то тревожно ему на сердце. Завтра и поедем.
— Так тому и быть. — Белотур не стал спорить. — Уж коли князь все знает, то лучше мы Велемысла Домагостича в Киеве и будем дожидаться. Все же в гостях хорошо, а дома лучше!
Забериславна осталась довольна его решением. В отличие от Дивляны. Всего через несколько дней ей предстояло увидеть своего будущего мужа, но как предстать перед ним без Велема, без братьев и дружины, даже без приданого! С двумя исподками и «глазком Ильмеря» на шее! Невеста хоть куда! Думая об этом, Дивляна испытывала глупое желание упереться ногами в пол, будто это могло задержать ход событий.
Отъезд был назначен на завтра. Белотур уговаривал супругу пару дней отдохнуть перед обратной дорогой, но Забериславна заупрямилась. Пока она не проявляла ревности открыто, но присутствие рядом с мужем такой молодой и красивой девушки ее настораживало, и она хотела, чтобы ладожская дева как можно скорее была передана нареченному жениху! И пусть Аскольд сам думает, что с ней делать.
Напоследок им все же пришлось посетить пир, который давал князь Ехсар еще и в честь знатной жены своего любимого родича. Вид козарского платья теперь вызывал на щеках Дивляны краску смущения, но делать было нечего. Портки она отложила в сторону, а малиновую верхницу надела по примеру Воротиславы: с обычной льняной исподкой снизу и собственным верхним поясом. Получилось непривычно, но на люди выйти можно. Не ходить же распоясанной, как саварки, которые будто каждому встречному мужику себя предлагают! Петли на плечах, как ей снисходительно объяснила Воротислава, предназначались для ожерелья, которое не вешалось на шею, а крепилось на платье. Но свой «глаз Ильмеря» Дивляна и не подумала снимать — он был ей дороже любых подарков.
Князь Ехсар на пиру вился венком вокруг Дивляны и даже пел песни в ее честь, наигрывая на каком-то чудном гудце, видно, козарском. «О дева, само Солнце, твой брат, подарило тебе эту бусинку! — переводил Белотур содержание его песни. — Когда наступает тьма, ты вешаешь ее на шею, и она, ярко сияя, освещает твой путь!»
В остальном пир не доставил Дивляне большого удовольствия, и она рано ушла спать. Место за занавеской пришлось уступить Белотуру с женой, и полночи оттуда доносились вздохи и стоны, которых Дивляна предпочла бы не слышать. Она даже прятала голову под одеялом, не в силах дождаться, когда же все это закончится. Весь пыл воеводы должен был достаться ей, а не этой корове рогатой! В конце концов она вспомнила Вольгу и расплакалась от стыда, тоски и боли. Ведь было же время, когда она и не глянула бы в сторону женатого мужчины.
При мысли о Вольге душа отзывалась звоном серебряного бубенца. Исчезли эта глупая изба со стенами из хвороста, духота и дым осеннего жилья: распахнулось вокруг свежее, душистое утро месяца травеня, разлился перед глазами зелено-голубой простор, и Волхов заблестел синим шелком внизу под Дивинцом, где они стояли с Вольгой обнявшись, счастливые, будто молодые боги, которым принадлежит этот звонкий и радостный весенний мир. Теперь Дивляна смотрела на это будто со стороны. И полугода не прошло, но ей казалось, что от девушки, которой она была тогда, ее отделяет много лет. Даже трудно было поверить, что Вольга Судиславич — не воспоминание, не витязь из сказаний, а живой человек, который по-прежнему живет у себя в Плескове и даже не сильно с тех пор изменился. Зато сама она изменилась. Нет дороги назад в тот зелено-голубой простор. У нее теперь новая жизнь, и в ней нужно искать новое счастье. Но Дивляна, сжимая в кулаке «глаз Ильмеря», знала, что те воспоминания о свежем утре ее жизни навеки останутся величайшим сокровищем души.
