— Салливэн сказал, что вам нельзя так рано ездить верхом.
— Он старая баба, — еле сдерживаясь, ответил Лобо. — Я ездил и с худшими повреждениями.
— Но теперь вы можете не ехать.
— Неужели? — Он снова пробовал поднять седло, в то время как Уиллоу считала про себя до десяти.
— Вы самый упрямый, тупоголовый, невозможный…
Седло опять упало, и он выругался.
— Вы, конечно, не поможете…
— Нет, — почти закричала она на него.
Лобо посмотрел на свою ладонь с таким отвращением, раздражением и беспомощностью, что ей хотелось заплакать.
Вся злость у нее пропала, и она прикусила губу.
— Простите меня.
Он резко повернулся, глядя ей в лицо. Она опустила глаза.
— Простить? За что?
— Это я во всем виновата… ваша рука, ваши раны и теперь… вы хотите уехать до того, как…
Она ненавидела наворачивающиеся на глаза слезы. Она отвернулась, чтобы он не заметил ее слабость. Он не выносил слабости. Ни в себе. Ни в ком-то другом.
Уиллоу почувствовала, как его левая рука тронула ее щеку, совсем как несколькими неделями раньше.
— Не надо, — сказал он. — Не надо из-за меня плакать. — Он вспомнил другой раз, когда она плакала. Он почувствовал ее слезы на своей щеке. Это был первый раз, когда он увидел ее плачущей, первый раз, когда кто-то плакал от жалости к нему. Тогда это вызвало у него чувство смирения и боли. И то же самое сейчас, даже еще сильнее.
— Я не хочу терять вас, — сказала она.
— Я просто мираж, и больше ничего, — мягко сказал он, неловко подбирая слова, которые могли убедить ее. Он так боялся, чтобы Уиллоу не видела его таким, каким он был на самом деле, и что однажды она будет горько разочарована. Он не смог бы видеть, как ее любовь переходит в отвращение. — Картинка в небе, то, чего нет на самом деле. Я не Одиссей. Неважно, как я себя называю, я остаюсь Лобо. — Он помолчал. — Я никогда не умел любить. И сейчас не умею, — без выражения добавил он.
— Вы это умеете лучше любого, кого я когда-либо встречала, — сказала она. — Потому что никогда ничего не просите взамен.
— Бросьте, — грубо сказал он. — Я знаю, кто я такой и кем я всегда буду.
Уиллоу встала на цыпочки и коснулась ладонью его лица. Он не мог бриться, и теперь выглядел как разбойник, каким, он так старался убедить ее, он и был. Она провела пальцами по светлой щетине и краю сжатой челюсти.
— Я люблю вас, — сказала она. — Вы… вы не мираж и не легенда. Вы не можете быть ими — не с вашим упорством и отвратительным характером и… и…
Вопреки себе, Лобо был не в силах шевельнуться, поглощенный силой ее взгляда, желанием прикоснуться к ней последний раз.
Он наклонился, лаская губами нежную кожу.
— И что еще?
При этом заданном чувственным тоном вопросе Уиллоу ощутила, как в ней вновь зародилась надежда.
— Упрямство, — сказала она. — Как у мула.
— Как у мула? — В его словах слышался ободряющий вызов. Она вдруг зарделась.
— Ну, может не совсем… как мул.
Тогда его губы впились в нее с требовательностью и желанием.
Как всегда, между ними взорвалось пламя, но теперь добела раскаленное отчаянием. Его губы владели ею, любили и поглощали ее, здоровая рука прижимала ее тело к своему, пока они снова почти не слились в одно целое. Уиллоу наслаждалась уколами его щетины на своей коже, чистым, чуть отдающим мылом запахом мужчины, ощущением выступавших костей, твердостью губ, когда он, казалось, проник в нее, добрался до самого ее существа.
Она молилась молча и старательно. Молилась, чтобы ее любовь передалась ему, заставила его поверить, заставила понять, что он нужен им всем, что он пробудил во всех них все самое лучшее, что благодаря ему они стали взрослее, увереннее и ответственнее.
Такими, как он.
Она пыталась передать ему все это своими губами, своим телом. Но как раз когда она думала, что ей это может удастся, когда его губы стали откликаться, он отступил. Его глаза стали темными и невыразительными.
Он внимательно разглядывал красные пятна на ее щеке, оставленные его щетиной, и очень нежно дотронулся до них пальцами здоровой руки.
— Всегда я делаю вам больно, — негромко сказал он.
— Нет, — возразила она. Но его рука продолжала мягко поглаживать ее.
— Видите, я даже не могу побриться.
— Но я могу побрить вас, — сказала она. — А потом вы и сами сможете.
— Костоправ не уверен в этом.
— Он просто старая баба, — фыркнула она, наконец-то заставив его чуть улыбнуться.
— Не делайте это таким трудным для меня.
— А каким это будет для Чэда, и Салли Сью… и даже для Эстеллы? Они все вас любят.
— Они забудут достаточно скоро.
— Они никогда не забудут. Я никогда не забуду. В человеческую жизнь нельзя так вот просто зайти и выйти.
— Я — опасность для вас, особенно теперь. — Он опустил глаза на свою ладонь.
— Нет, — сказала она.
Слезы полились сильнее. Она должна была его убедить. Лобо снова посмотрел на седло.
— Чем дольше я задержусь здесь, тем труднее это будет, — сказал он. — Для всех нас. Помогите мне. — Это была мучительная мольба.
— Куда же вы поедете? — спросила она. Он пожал плечами.
Сердце Уиллоу сжалось, и она сделала последнюю попытку.
— Вы нам нужны.
— Калека?
— Вы. Все, что вы есть. Все.
— Я теперь ни на что не гожусь. Ни на что.
— Вы на что угодно годитесь, черт побери, — сказала она, и он изумленно взглянул на нее.
Он никогда раньше не слышал, чтобы она выругалась, даже в самые сложные моменты. Он сдвинул брови.
Но Уиллоу продолжала, не обращая внимания, что он хмурится:
— Никто не подумал о запруде до вас. Никто бы не смог так быстро закончить сарай, никто не удержал бы вооруженных…
Он пытался заговорить, сказать, что он больше не может этого делать, но она не дала ему слово вставить.
— Здесь нужна была сообразительность, не только оружие, — в отчаянии продолжала она, когда он снова взялся за седло. — А как насчет Брэди и Эстеллы?
— Что насчет них?
Она в изнеможении вздохнула.
— Вы наверняка заметили, что они изменились.
Он улыбнулся ей с оттенком горечи.
— Брэди уже сам менялся. Алекс только ускорил процесс.
— Не Алекс. Вы.
— Не говорите этого Брэди.
— Он первый готов это признать.
— Значит, он ошибается. На самом деле никто не может измениться. Просто время от времени сходят со своей тропы. Так, как я, здесь. Пора вернуться обратно.
— Вы самый упрямый, тупоголовый, невозможный…
— Вы это уже говорили, — напомнил он.
— Потому что это правда, — язвительно сообщила она. Он сжал зубы.
— Черт побери, Уиллоу, вам без меня будет лучше. Вы могли похоронить имя, но не похоронили человека.
