Кто-то из Маловой ватаги, кажется, его Соколик, увидев младшего Органа, несущегося впереди своих егетов на черном, как грозовая туча, Кары, восхищенно поднял взор к небесам:
— Уж не Перун ли это громовержец к нам на помощь спешит?!
В самом деле, если бы грозный славянский бог вдруг вздумал родиться в степи, он не нашел бы лучшего воплощения, нежели молодой печенежский хан. Стремясь наверстать упущенное, Аян рубил викингов и егетов вероломного Кури, не ведая пощады, не зная усталости, а его огненные глаза метали такие молнии из-под угольно-черных бровей, что невольно мстилось — это они поражают врага, а сталь лишь довершает дело. Люди, вторгшиеся в землю отцов, хотели разрушить его дом, разлучить его с любимой, дивные мгновения первой близости с которой помнила каждая частичка его тела, намеревались забрать в полон его мать. За все это они в его глазах утрачивали право называться людьми и заслуживали лютой смерти.
Под стать молодому вождю держались его егеты. Их тоже ожидали матери, сестры и жены. И два десятка лучших воинов еще позавчера вместе со своим ханом гуляли на свадьбе женихами.
Торопу показалось, что в воздухе стало свежее, точно вместе с подкреплением из-за реки прилетел прохладный ветерок. Ярое солнце, прикрывшись пушистой, как овечье руно, тучкой, начало медленно клониться к закату. У дневного светила для этого имелись все основания. Его знак на земле, снабженный новым лучом, уверенно закручивался посолонь, как это происходило уже много сотен лет, и даже бешеный Эйнар со своими берсерками не мог этому помешать.
Но в запасе хазар оставалась сила, которая обычно сберегалась для самого решительного момента, когда требовалось переломить ход сражения, когда возникала необходимость кого-то опрокинуть и растоптать. Сила эта именовалась «Знамя Пророка» и состояла из закованных в тяжелую дамасскую броню, вооруженных длинными мечами мусульман эль арсиев. И сейчас эта сила вступила в бой.
На поле легла грозовая тень, и под тяжестью новой рати земля застонала так, словно корни предвечного Мирового Древа запросились наружу, не в силах более сносить давящего на них бремени. Эль арсии развертывали свои ряды, и их броня горела на солнце нестерпимым сиянием гибельных крыл ангела смерти. И опережая всех, обогнав даже знаменосцев, летела яростная слава несокрушимой гвардии хазарского царя.
Наступал решающий момент битвы: выдумки полководцев, как и людские резервы, иссякли, никаких линий более не существовало, крылья смешались с центром, пешие с конными, и исход сражения решала только выдержка бойцов и их воля к победе.
Когда рати сшиблись, ханы Органа и многие из их воинов завели песню, сложенную Лютобором в память о приемном отце Тобохане и великом Улане, погибших от предательских сабель хазар, и воспрянули духом изнуренные страдой новгородцы: ради этого часа они задержались в степи.
— Вперед, братья! — воскликнул Вышата Сытенич, насаживая одного из прорвавшихся к ним арабских наемников на гудмундово копье. — Настало время напомнить хазарам об их долгах! С нами крестная сила! Святой Георгий и Илья пророк ведут нас за собой!
— И пусть душа нашего Твердушки упокоится с миром, — добавил дядька Нежиловец, словно гигантским кадилом размахивая верной секирой.
Копья ломались о крепкие щиты, с треском лопались клепаные шлемы, от постоянного трения начинала дымиться тетива у луков. Иссушенная земля стала жирной и скользкой от пропитавшей ее крови, люди и кони почти без отвращения ступали по чему-то мягкому и податливому, тому, что раньше называлось живой плотью. Весь берег был завален мертвыми телами и трупами коней. Вода полоскала чьи-то внутренности, и справляли свое кровавое пиршество коршуны и орлы. И не верилось, что всего в нескольких дневных переходах отсюда мирно паслись стада, забрасывали свои сети рыбаки и поднимался над кровлей домов добрый дымок.
Один из мужей боярской старшей дружины, желая подбодрить молодежь, срубив очередного врага, недовольно проворчал:
— Не кажется ли тебе, Вышата Сытенич, что у эль арсиев с прошлых времен мастерства поубавилось?
— Это у нас с тобой, Богдан Гостиславич, его больше стало! — с усмешкой отозвался боярин.
Дядька Нежиловец смахнул с кончика носа пот и сердито пробасил:
— А вот я скажу, плохи же дела у хазар, коли они свою отборную гвардию в разбойничьи набеги посылают.
— Это не разбойничий набег, — мигом посерьезнев, отозвался Вышата Сытенич, — и наш знакомец Булан бей, думаю, это отлично понимает.
Эх, недаром говорят, помяни лихо — появится. Тороп едва успел одолеть своего первого арсия, воочию убедившись, что дядька Нежиловец был прав: под хвалисской броней скрывается обычная человеческая плоть, когда до его слуха донесся знакомый голос, от ярости больше напоминающий сейчас птичий клекот:
— Рубите их! — в бешенстве кричал Булан бей. — Разбейте их в прах и сотрите в пыль, чтобы даже памяти о них не осталось! Их жен и детей будут продавать на базаре по десятку за дирхем! Кошель золота тому, кто приведет ко мне боярскую дочь, и еще два тому, кто возьмет живым шайтана-ромея! За его сказки «не ведаю, не знаю» я хочу его собственноручно изжарить на медленном огне!
Хазарин ярился неспроста: противникам удалось его провести. Не пожадничай он, надеясь обойтись бесплатными печенегами и строптивыми северянами, а пошли эль арсиев в битву чуть раньше, например, вместе с викингами, судьба Сынов Ветра оказалась бы выпрядена до конца. Теперь же благоприятный момент был безвозвратно упущен: атака эль арсиев захлебнулась, «Знамя пророка» глубоко врезалось в ряды противника и увязло там, как в добротной еловой смоле.
Лютобор собрал около себя уцелевших вершников и, приподнявшись в седле, направил Тайбурыла в сторону хазарского военачальника:
— А про меня, бей, ты не забыл?! Не хочешь ли продолжить наш спор, а то, помнится, результат поединка в Булгаре тебе не очень пришелся по душе!
Булан бей так глубоко всадил шпоры в бока коня, что тот взвился на дыбы.
— Взять его! — заорал он, и эль арсии поспешили вперед, чтобы исполнить его приказ.
Тороп только усмехнулся. Как же, так он вам в руки и дастся! Хотя плотные фигуры наемников совершенно заслонили русса, Тороп слышал его голос, звучно и яростно выводивший строфу за строфой песню о доблести и предательстве. Так Лютобор чтил память своего приемного отца, и братья подтягивали ему. Допев последнюю строчку, воин перешел на славянский язык, заведя новую песню. Ее подхватили многие из новгородских бойцов, в особенности те, кто ходил на Самкерц. В боярском доме эту песню часто певали, помнили имя сложившего ее певца — храброго воеводы Хельги.
Тороп подумал, что ему тоже неплохо бы напомнить одному бею о загубленных жизнях своих родных. Хотя Хвален и Гостята — охотники, не выбились в воеводы и князья, в их роду еще оставалось, кому о них помнить и за них мстить.
Мерянин примеривался, как бы ему преодолеть арабский заслон, отделявший его от заветной цели, когда огромный, точно великан Дене Гез, заросший черной бородой наемник направил в его щит длиннющее копье. Тороп хотел отразить удар, но Бурыл, который, в сущности, был еще жеребенком, вместо того, чтобы помочь седоку, испуганно метнулся в сторону, и мерянин очутился на земле. Чуть позже он понял, что конь скорее всего спас ему жизнь: покрытый трещинами щит не выдержал бы удара. Нынче же, потеряв шлем, ругая на чем свет стоит норовистую скотинку, Тороп вскочил на ноги и вступил в бой с такими же спешенными, как он.
Он успел срубить голову какому-то тщедушному сопляку в северной броне и даже схватиться с его седоусым отцом, когда его внезапно ошеломила, хотя он и без того был без шлема, страшная мысль: почему кругом так тихо! Воины сшибались и падали, всадники и кони нестройно размыкали губы явно не в зевках, и выворачивали рты охрипшие от команд вожди… И все это совершенно бесшумно!
Сначала он решил, что все-таки умер. Мир мертвых — мир тишины. Сама по себе ужасная, эта мысль не вызвала в нем страха: он знал, отец и родичи, ожидающие под сводом Мирового Древа, не смогут его упрекнуть. Узнать бы, чем закончится битва, а там и навь не страшна. Затем, однако, ощутив вкус крови во рту и почувствовав вытекающие из носа и ушей медленные теплые ручейки, понял, что падение просто оглушило его. Ну и ладно! Глухого раба у боярина Вышаты Сытенича навряд ли кто захочет купить! Лишь бы уцелеть!
