Такимъ образомъ она однажды увидала своего мужа, въ первый разъ по его возвращеніи, идущимъ подъ платанами. Въ первую минуту радостнаго испуга – ей и въ голову не пришло, что нижній этажъ также былъ обитаемъ, – ей овладѣло невыразимо пріятное чувство побѣды – онъ уступилъ, онъ подчинился наконецъ и идетъ къ ней!… Она посмотрѣла долгимъ насмѣшливымъ торжествующимъ взглядомъ на слегка поблѣднѣвшее склоненное надъ работой лицо канониссы, но осталась на террасѣ и гордо выпрямилась, – такимъ образомъ она ждала его, по внѣшности холодная, какъ статуя, и строгая, на самомъ же дѣлѣ сгорая отъ нетерпѣнія; но знакомые шаги не раздались въ бель-этажѣ, „кающійся“ не появлялся въ стеклянной двери, на которую былъ устремленъ ея взоръ, только камердинеръ Робертъ вошелъ съ кушаньемъ и сообщилъ о происшествіи въ нижнемъ этажѣ и о томъ, что „господинъ баронъ сейчасъ отправился туда“.
Послѣ этого она нѣсколько разъ звала къ себѣ мужа письменно, чтобы переговорить съ нимъ о поправкахъ въ салонѣ, необходимыхъ послѣ этого скандальнаго происшествія, такъ какъ при этомъ затронуты ея интересы, на что получила короткій и рѣшительный отвѣтъ, что приличія требуютъ не поднимать шума до похоронъ въ сосѣднемъ домѣ.
Баронъ Шиллингъ не приходилъ больше въ домъ съ колоннами, но посѣтилъ монастырское помѣстье.
Онъ долго сидѣлъ въ присутственной комнатѣ и имѣлъ интимный разговоръ съ маіоршей, a по возвращеніи домой приказалъ садовнику съ помощью конюха сейчасъ же при себѣ прорубить проходъ въ изгороди, отдѣлявшей домъ Шиллинга отъ монастырскаго помѣстья.
Баронесса, сильно раздраженная, смотрѣла на это съ террасы; она законная владѣтельница шиллингова дома, безъ ея вѣдома не можетъ быть пересаженъ никакой кустъ, измѣнена никакая грядка. И вдругъ онъ распоряжается тамъ какъ полновластный хозяинъ… это невыносимо!… Онъ самовольно уничтожаетъ благодѣтельную преграду, отдѣлявшую „мужицкій элементъ“ отъ знатнаго рода, и, кажется, хочетъ завести интимныя сношенія съ сосѣдями и именно въ ту минуту, когда открылось, что „эти люди“ безчестно похитили у Шиллинговъ тайну и пріобрѣли участокъ земли, обогатившій ихъ.
– Онъ съ ума сошелъ! – сказала она съ гнѣвомъ и схватила шляпу и перчатки, чтобы отправиться туда и по праву собственницы наложить запрещеніе; но канонисса не пустила ее. Она встала въ дверяхъ и съ непоколебимымъ спокойствіемъ объявила, что не допуститъ, чтобы „личность, порученная ея попеченію, подвергла себя оскорбленію передъ прислугой, а что она получила бы рѣзкій отказъ, было несомнѣнно послѣ его недавняго безпощаднаго поступка и обращенія съ ней въ мастерской“.
Такимъ образомъ пылавшая негодованіемъ баронесса принуждена была остаться и видѣть, какъ маіорша въ тотъ же вечеръ прошла черезъ вновь продѣланную брешь въ изгороди и направилась въ домъ съ колоннами.
Итакъ примиреніе, очевидно, совершилось; цѣль была достигнута, несмотря на то, что баронесса отказалась отъ всякаго участія и злобно старалась помѣшать выполненію плана своимъ отъѣздомъ. Въ ней не нуждались и ей ни разу не написали, прося вернуться, какъ она думала изъ упрямства, теперь же она убѣдилась, что о ней и не думали. Она готова была плакать отъ злости и досады.
Совѣтникъ Вольфрамъ и его маленькій сынъ покоятся со вчерашняго дня на кладбищѣ рядомъ съ „бѣдной смиренной совѣтницей“. Похороны были рано утромъ и очень скромные.
На дворѣ монастырскаго помѣстья снова слышался хозяйственный шумъ, какъ будто бы онъ никогда и не прерывался. Большія ворота были открыты настежь цѣлый день, и работники разъѣзжали взадъ и впередъ, – жатва уже началась, и служанки съ раскраснѣвшимися лицами хлопотали въ конюшняхъ, погребахъ и около очага, гдѣ въ огромныхъ котлахъ готовилось кушанье для жнецовъ.
Маіорша слѣдила за всѣмъ, какъ дѣлала это въ теченіе долгихъ лѣтъ. Нельзя было остановить сразу такое большое хозяйство, шедшее до сихъ поръ аккуратно, какъ часовой механизмъ; надо сдѣлать это постепенно, разматывая нитку за ниткой, и для глубоко потрясенной женской души нужна была вся сила воли, чтобы привести это въ исполненіе. Она отстранила отъ себя только продажу молока, – этимъ завѣдывали теперь служанки. Всѣ дѣла касательно наслѣдства, оставленнаго совѣтникомъ, она поручила барону Шиллингъ, который отнесся къ ней, какъ сынъ, въ эти дни печали и невыразимаго горя. Она уговорилась съ нимъ, чтобы роковой проходъ въ домъ Шиллинга былъ задѣланъ наглухо; присутственная комната и столовая были заперты, – она съ содроганіемъ избѣгала этихъ двухъ комнатъ.
На другой день послѣ похоронъ, баронъ Шиллингъ пришелъ въ салонъ съ двумя рабочими, искуснымъ столяромъ и каменщикомъ, для осмотра поврежденій. Онъ предупредилъ объ этомъ заблаговременно донну Мерседесъ и потому нашелъ салонъ пустымъ, но двери въ бывшую комнату Іозе и въ примыкавшую къ ней дѣтскую были неплотно затворены и слышно было болтовню игравшихъ тамъ дѣтей.
Столяръ всплеснулъ руками при видѣ разрушенной рѣзьбы дорогой художественной работы, а каменьщикъ изслѣдовалъ съ внутренней стороны находившуюся за ней гладкую темную дверь.
– Хитрые были монахи, – замѣтилъ онъ и указалъ на разные маленькіе задвижки и винтики. He отворяя ни рѣзной, ни гладкой двери, можно было видѣть весь салонъ черезъ небольшія круглыя отверстія, находившіяся въ чашечкахъ и усикахъ цвѣтовъ деревянной рѣзьбы. Маленькія дощечки, закрывавшія эти отверстія, двигались беззвучно въ старательно смазанныхъ желобкахъ и указывали на ихъ недавнее употребленіе. Матрацная же дверь обтянутая толстой кожей, не пропускала шума изъ одного дома въ другой, и кромѣ того внутренняя стѣна присутственной комнаты съ рѣзнымъ изображеніемъ святаго также была вся обита.
Во время этого осмотра вдругъ вошелъ въ салонъ камердинеръ Робертъ.
– Госпожа баронесса! – доложилъ онъ и растворилъ двери.
Баронесса появилась на порогѣ. Она была въ сѣромъ шелковомъ платьѣ, съ большимъ золотымъ крестомъ на груди, а на бѣлокурыхъ волосахъ была накинута бѣлая фаншонка [41] слегка завязанная подъ подбородкомъ, – ея лицо отъ этого казалось еще уже и длиннѣе.
Она окинула комнату испытующимъ взоромъ предполагая непремѣнно увидѣть донну Мерседесъ. На щекахъ ея игралъ слабый румянецъ и вмѣстѣ съ лихорадочно сверкавшими глазами оживлялъ ея лицо, – обыкновенно тусклые сѣрые глаза въ эту минуту сверкали, какъ стальные… Видно было, что она желаетъ внушить уваженіе; она держалась гордо и прямо, какъ будто и не чувствовала никогда обычной слабости въ спинѣ.
– А, ты здѣсь, мой другъ! – сказала она простодушно. Она едва кивнула головой на почтительные поклоны рабочихъ и съ небрежной граціей протянула мужу кончики пальцевъ. Она казалось и забыла, что не говорила съ нимъ со времени бурнаго объясненія въ мастерской.
