Накануне именин княгини Докки как раз гуляла там, любуясь золотистыми кронами деревьев и вдыхая терпкий горьковатый запах осенних цветов, когда перед ней появилась Ольга, явно переполненная хорошими новостями: глаза ее блестели, а на щеках играл румянец.
— Я получила письмо от барона Швайгена! — радостно сообщила она.
Докки с улыбкой смотрела на оживленную Ольгу, подумав о том, какой же славный человек этот Швайген. Нашел возможность — и желание! — написать письмо, понимая, с каким беспокойством и нетерпением его могут ждать.
— Он пишет, что армия стоит у Красной Пахры, — возбужденно рассказывала Ольга, доставая из сумочки сложенный лист бумаги. Она развернула письмо и зачитала:
«От Москвы было пошли форсированным маршем к Рязани, затем поворотили на запад — к Подольску. Шли тихо, ночами по проселкам, в то время как казачьи полки на рязанской дороге сдерживали неприятеля, который считает, что армия отходит на Бронницы. Из Подольска двинулись на старую калужскую дорогу и встали лагерем в Красной Пахре.
Со дня битвы под Можайском, в котором мой полк за четырнадцать часов отбил не менее полудюжины атак неприятеля, сам сделал несколько ответных, и только сильно поредевшим был отведен с поля боя — не было у нас толкового отдыха, коим мы теперь можем насладиться в полной мере. За время маршей люди до того намаялись, что засыпали прямо в седлах, некоторые даже падали с лошадей от усталости. Зато теперь, по расположении полка на бивуаках, мы смогли не только вволю отоспаться, но и устроить настоящую баню в сарайчике, поскольку нам повезло встать у самой деревни. Мне же удача и вовсе улыбнулась: я ночую не в палатке, а в настоящей комнате, хотя она без окон и без дверей…»
— Интересно, как он в нее попадает, — без дверей-то, — рассмеялась Ольга, на минуту прервавшись.
— Похоже, у комнаты нет стен, — предположила Докки, — хотя об этом обстоятельстве барон умалчивает.
Далее в письме говорилось:
«За можайскую победу государь произвел главнокомандующего князя Кутузова в фельдмаршалы, офицеры получили третное жалованье, а солдаты — по пяти рублей на человека. Ваш покорный слуга удостоен Владимиром 4-го класса с бантом. Это самая почетная боевая офицерская награда, каковую можно получить только в бою. Можете представить, как я был счастлив и горд ее заиметь? Ни один придворный вельможа, носящий Владимира Первого класса, не поравняется с моим Владимиром с бантом. Меж нами ходит шутка: „Лучше быть меньше награждену по заслугам, чем много безо всяких заслуг“. Многие мои товарищи также получили награды, чему я безмерно рад, ибо подобные поощрения весьма приятны и способствуют новым боевым свершениям.
От Москвы отходили мы неохотно, и ее сдача французам возбудила в армии всеобщее негодование и ропот. Многие опасаются, что занятием Первопрестольной Бонапарте вынудит государя нашего пойти с ним на переговоры, и офицеры грозятся в случае заключения мира перейти на службу в Испанию.
Отдохнув двое суток, теперь мы сожалеем, что дивизия наша переведена из арьергарда, которому выпадет честь новых сражений с противником, коих мы так жаждем. Увы, отсутствие генерала Палевского и назначение на его место нового командующего, не способного столь же умело вести сдерживающие бои, пока не сулит нам активных боевых действий, ежели только вновь не состоится большая битва. Кстати, Палевского более чем заслуженно наградили за августовское сражение орденом Александра Невского с бриллиантами — достойная награда блестящему полководцу.
Надобно сказать, весь наш корпус крайне удручен потерей Палевского, с которым мы познали столько славных побед. Сам я не видел, как он был ранен. Говорят, вынесли его без сознания с поля и в тот же день увезли в тыл вместе с генерал-майором Кедриным, задетым осколком ядра спустя пару часов…»
Докки только прикрыла глаза, представив, как окровавленный граф откидывается в седле и падает на землю… Воспоминания о сне, что привиделся ей перед тем, как она вышла на балкон покинутой усадьбы и оказалась в объятиях Палевского, все это время тревожили ее. Тогда он приснился ей с перевязанной грудью, рана его кровоточила, а на белой повязке расплывались огромные красные пятна. «Неужели в том сне дано было предугадать о его ране в грудь? — думала она. — Выходит, свыше мне был дан знак, но я не поняла его и не догадалась предупредить Палевского… Ах, но даже если бы я рассказала ему о том — разве смог бы он уберечься от боя и от ранения? Каким образом? Покинуть армию, уйти в отставку? Как глупо это все, как нелепо!»
— В конце письма барон вам кланяется, — несколько смущенно сказала Ольга. — Он пишет, если я сочту для себя возможным передать вам его поклон…
— Все правильно, — откликнулась Докки, прервав свои мысли. — Вам не стоит оглядываться на меня в своих отношениях с Александром Карловичем. И, должна признаться, я очень и очень рада, что между вами возникла взаимная привязанность и что барон не забывает вас даже в столь сложное военное время и находит возможность присылать весточки о себе.
— Ах, Докки! — воскликнула Ольга. — Раньше я не думала, что смогу так откровенно делиться с кем-то личными переживаниями, хотя всегда чувствовала, что вы — как никто другой — способны понять меня и в случае чего — простить.
— Мне не в чем вас прощать, — Докки пожала руку взволнованной подруги. — И если у вас получится обрести счастье с бароном — мне это будет только в удовольствие.
Ольга немного помолчала.
— Я так боюсь за него, — сказала она. — Не знаю, как хуже: знать, что кто-то жив, здоров и воюет, но в любой момент может быть ранен или… — она запнулась, а Докки мысленно договорила: «убит» — то слово, которое ныне все боялись произносить не только вслух, но и про себя.
— …или ранен, — как то случилось с Григорием Кедриным, например. Но теперь Катрин, по крайней мере, может быть рядом с мужем, как и надеяться, что с ним не случится ничего хуже, поскольку он уже не на войне и не подвергается ежечасной опасности. Хотя… я слышала сегодня, что князь Багратион скончался от раны…
— Багратион скончался?! — оцепенела Докки и невольно задрожала. Князь был ранен в том сражении под Можайском. Смерть от ран была частой, но услышать, что она настигла и Багратиона, оказалось страшным. «Что же с Палевским?!» — мучительно всполошилась Докки. Решение пришло само собой. «Завтра же попрошу княгиню Думскую написать письмо его матери, — сказала себе Докки. — Княгиня не откажет мне в этом. Пусть она подумает обо мне что угодно, но я должна знать, как он, иначе мне просто не перенести этой неопределенности…» Она настолько погрузилась в свои размышления, что не слышала, о чем еще говорит Ольга. Только упомянутая ею фамилия заставила Докки вздрогнуть.
