Но там и без того было пролито немало слез, и по совершенно иной причине. Томаса так и не смогли найти, и по-прежнему от него не было ни слуху ни духу. Леди Бартлетт была на грани безумия. И ее плачевное состояние грозило разразиться новым сердечным приступом, когда до нее дойдет новость о том, что Кэролайн расторгла помолвку. Можно было сказать почти наверняка, что леди Бартлетт свалится от апоплексического удара. Или нет. Скорее ее поразит нервный срыв или даже мозговая лихорадка. Словом, какой-нибудь жуткий недуг, который положит печальный конец ее незаслуженным страданиям.
Но сейчас, оповещенная только о том, что пропал ее сын, леди Бартлетт призвала на помощь своего семейного врача, аптекаря, а заодно и хирурга. Эта деловая троица наполнила дом такой суетой, поминутно посылая домашних за всевозможными средствами для снятия сердцебиения и предотвращения мигреней и обмороков, что в конце концов для Кэролайн попросту не осталось там места. Не имея возможности преклонить усталую голову даже у себя в спальне и не ожидая скорого появления Эмили, она потихоньку выбралась в сад, где никому не было до нее дела.
После чего не стала терять время попусту и горько разрыдалась.
Повстречай ее в таком состоянии домашний врач — он тут же объявил бы, что у нее нервный срыв. Аптекарь обязательно прописал бы ей нюхательные соли. Вот только насчет рекомендаций хирурга у Кэролайн возникли определенные сомнения. Ей еще не приходилось слышать, чтобы врачам удалось починить разбитое сердце, но этот доблестный эскулап наверняка сумеет придумать какую-нибудь оригинальную методу.
И все равно никто из них не смог бы ей помочь. Во всех своих бедах Кэролайн винила только себя. Она получила того, кого хотела. Она была с Брейденом Грэнвиллом. На протяжении двадцати четырех волшебных часов — ну, может быть, чуть меньше — она оставалась наедине с ним и чувствовала себя любимой, заново рожденной и живой — впервые за двадцать один год своей жизни.
А потом ей стала известна вся правда. Вся горькая правда. Что эти чувства не были настоящими. Что все было игрой и притворством. И что она оказалась всего лишь очередной несчастной жертвой Лондонского Сердцееда.
Она вела себя как дура. И знала это. Наивная дура, искренне полюбившая Брейдена Грэнвилла.
Но его игра выглядела так убедительно! Она действительно поверила в его любовь. И в миллионный раз спрашивала себя, как у человека, признававшегося ей в любви с такой трогательной нежностью, хватило совести играть чувствами по меньшей мере двух женщин? Ведь должен же он был испытывать хоть что-то к Жаклин, если разозлился настолько, что выстрелил в ее любовника?
Это в точности подтверждало любимую поговорку Эмми: мужчины хуже крыс.
А потом, как раз в ту минуту, когда ей показалось, что ее сердце и правда разорвалось от горя, и она уже подумывала всерьез, не позвать ли на помощь хирурга или хотя бы служанку с нюхательной солью, из маленького летнего домика в дальнем углу сада ее окликнул знакомый голос.
— Черт побери! С чего это ты так убиваешься? Неужели мамуля все-таки отправила на живодерню всех твоих несчастных кляч?
Кэролайн, почти ослепшая от слез, подняла голову и прищурилась, всматриваясь в летний домик. То, что она увидела, было так неожиданно, что рыдания затихли сами по себе.
— Томми? — прошептала она.
Она смотрела, как из тени в глубине домика отделился темный силуэт, и вот уже ее брат крадучись пересекает лужайку и опускается рядом с ней на траву, таинственно прижимая палец к губам.
— Только тихо! — прошипел он. — Никто не должен знать, что я здесь был!
При других обстоятельствах Кэролайн задушила бы брата в объятиях. Однако сейчас она лишь окинула его тревожным взглядом, удостоверилась, что с ним все в порядке, и с облегчением перевела дух.
— Где ты был? — спросила она. — Мамуля вся извелась от переживаний.
— Ты бы хоть для виду обрадовалась, что видишь меня живым и здоровым, Каро! — заметил Томми с сердитой гримасой. — А то прямо похороны какие-то!
— Ну, для полного счастья и ликования тебе лучше сразу явиться в дом и объявить, что с тобой все в порядке, — сухо посоветовала Кэролайн. — Иначе не видать тебе больше карманных денег как своих ушей. Помяни мое слово.
— Я не могу сказать ей, что со мной все в порядке, — заявил Томми, по-турецки поджав под себя ноги. — И запомни: ты тоже не должна говорить никому, что меня видела. Мне необходимо оставаться в укрытии еще какое-то время. Но я не мог не повидать тебя, Каро.
Несмотря на вечерние сумерки, Кэролайн показалось, что на мальчишеском лице ее брата читается вполне взрослая озабоченность. Поскольку ей вообще никогда не доводилось видеть его серьезным, она мигом забыла о своем горе и подалась вперед, выжидающе всматриваясь в родную физиономию.
— Томми, — вполголоса спросила она, — ты опять угодил в передрягу, да?
— Да еще в какую! — вздохнул Томми. — И все по собственной глупости. Вот почему я и явился сюда, чтобы поговорить с тобой, хотя обещал этого не делать. Понимаешь, Каро… — Он протянул руки и сделал то, на что сподобился не больше двух или трех раз за всю жизнь: накрыл ее ладони своими. — Это связано с Херстом.
— С Херстом? — Кэролайн не удержалась и всхлипнула. Ее слезы еще не успели высохнуть. Точнее, при упоминании этого рокового имени они снова подступили к глазам и грозили снова пролиться в три ручья. — О Господи, Томми! — Ей сделалось тошно при мысли о том, что до брата дошли какие-то слухи о связи Херста и леди Жаклин. — Пожалуйста, не надо. Я и так все знаю.
— Знаешь? — От удивления Томми даже разжал руки.
— Ну да, конечно. И сегодня я положила этому конец. По сути, мне следовало сделать это уже давно, в ту самую минуту, когда я узнала. Эмми мне так и сказала…
— Эмми тоже знает? — У графа отвисла челюсть.
— Конечно. — Кэролайн окинула его недоуменным взглядом. — Ты же знаешь: у меня нет от нее тайн. Только мамуля все равно не позволила бы мне это сделать. Ну, я имею в виду — порвать с ним раз и навсегда.
— Мамуля?! — Ее брат побледнел от ужаса. — Так ты и мамуле все рассказала?!
— Ну конечно, я рассказала мамуле, — растерянно подтвердила Кэролайн. — А она заявила, что приглашения уже разосланы, и что я погублю свою репутацию, если отменю свадьбу, и что я могла бы отвоевать его назад с помощью своих женских уловок, и что… ах, Томми, какая же я была идиотка! Ведь я ей поверила! И выбрала самый плохой способ… Ты даже не представляешь, какую глупость я сотворила…
— Каро, — мягко, но решительно перебил ее Томми, — о чем это ты говоришь?
— То есть как — о чем я говорю? — удивилась Кэролайн. — Я говорю о Херсте! — И она взглянула на Томми. — А ты о чем говоришь?
