Натали Митчелл
Запретные страсти
Он позвонил в четыре утра, и Николь не сразу услышала зов телефона. Но голос в трубке, тот единственный, живший в памяти и в глубине души, голос, мгновенно вытянул ее из объятий Морфея.
— Джастин? Что-то случилось?
Он проговорил совсем тихо:
— Почти ничего. Или, может, лучше сказать — случилось нечто невероятное?
Николь закусила губу: «Еле шепчет. Мэг спит рядом? Почему он не мог позвонить днем? Или она не отпускает его ни на секунду?»
— Ты ждешь подсказки? Я ведь не знаю даже, о чем идет речь…
— Не знаешь? — протянул мужчина разочарованно. — Не может быть, чтобы ты не почувствовала.
— Почему же не может…
— С твоей потрясающей интуицией! Французская кровь матери сделала тебя почти ясновидящей. Ну же, солнышко, подключи воображение!
«Он соскучился? — заметались мысли. — Наконец, хочет вернуться? Сделать мне предложение? Порвать с Мэг? Нет. Это все из области невозможного. Нельзя и думать об этом».
Девушка беспомощно призналась:
— Но сейчас я ничего не вижу. Да и вообще ты преувеличиваешь…
— Неужели? Не разочаровывай меня…
И Николь не выдержала, отчаянно выкрикнула в трубку:
— Да что ты хочешь мне сказать?
— У меня будет персональная выставка!
Мужской голос вибрировал от ликования, а женщина сморщилась, чтобы подавить разочарование. На это потребовалась всего пара секунд, не больше… Она была хорошо натренирована.
— Джастин, как здорово! — воскликнула ему в тон. — Господи, как я рада! Выставка в Нью-Йорке, мы ведь мечтали об этом!
«Мы» — Николь произнесла бессознательно, только потому, что так и было, но Джастин уже следующей фразой все расставил по своим местам.
— Я позвонил тебе первой, как только Мэг уснула. Мы вернулись с вечеринки. Представляешь, я познакомился там с…
Дальше Николь слушала в пол уха, машинально вставляя восклицания, чтобы Джастин Чайлдс совсем не забыл о ее существовании на другом конце провода. Так она теперь и жила: голосом в телефоне. С тех пор, как Мэг Стонтон увезла Джастина в Нью-Йорк. Красавица Мэг… Это было уже почти год назад. Ну что ж, по крайней мере, как оказалось, не зря.
Внезапно поток его радости оборвался, хотя иссякнуть она не могла. Николь встревожено протянула:
— Джастин?
— Прости меня.
Голос прозвучал совсем глухо, Николь едва разобрала слова. Это был тот самый голос, что произнес однажды: «Я не могу без тебя жить».
— За что? — выдохнула девушка, хотя знала — за что.
Но этот вырвавшийся вопрос не был банальным кокетством, она просто растерялась и позволила себе эту мольбу: «Скажи мне, Джастин! Прошу тебя, произнеси это вслух!»
— За то, что я не сказал тебе сразу, как блестел этой ночью асфальт, когда я возвращался домой.
«Ты должен был сказать: мы возвращались, — мысленно поправила собеседница с тоской. — Ты ведь был с Мэг. Она теперь постоянно рядом с тобой».
Но вместо этого Николь повторила, как вышколенный психоаналитик:
— Асфальт?
— Это был блеск твоих глаз, Николь. Я смотрел себе под ноги и видел твой сияющий взгляд. Ни у кого так не светятся глаза, как у тебя…
— Джастин…
— А потом я поднял голову и увидел небо. Это была уже вся ты. Понимаешь? Твой свет и бездонность, твоя распахнутость миру, и твоя тьма, в которую хочется окунуться с головой…
— Джастин!
— Что, милая?
— Не говори мне этого, Джастин, раз ты выбрал не меня!
Девушка так вдавила кнопку испуганно затихшей трубки, что заныл палец. Потом швырнула телефон в угол, и скорчилась возле остывшей подушки побитой, никем не любимой кошкой. Когда-то Джастин принес ей такую, уже не котенка, юную трехцветную красавицу с презрительным взглядом.
— Подучись у нее независимости, — посоветовал мужчина со смехом. — Тебе не хватает этого.
Когда появилась Мэг, девушка сразу поняла, что любимый уйдет к ней. Потому что новая знакомая походила на ту кошку, сбежавшую от Николь уже через день. Только Мэг была блондинкой…
Перезвонил он минут через пять. О чем думал в эти минуты? Что вспоминал? То, как она будила его по утрам, вернее, почти в полдень — художник! — на минутку прибегая из своего книжного магазина? Иногда обрисовывала его профиль пушистой травинкой, в другие дни шептала в ухо те слова, которые слышал от нее только он, а, бывало, по-девчоночьи расшалившись, хватала колокольчик, хранившийся в доме с детства Николь, и звенела, бегая вокруг кровати так, чтобы он не дотянулся. Но Джастину всегда удавалось поймать ее…
Или ему припомнилось, как воровато собирал вещи, когда собрался ехать в Нью-Йорк, и даже не предложил подруге отправиться вместе? Как будто пропуском в этот город была Мэг… А Николь наказанным ребенком застыла в углу комнаты, обхватив колени, и боялась шевельнуться, чтобы ужас не вырвался из нее воплем. Джастин не должен был его слышать… Девушка накричалась, навылась, когда художник сел в машину Мэг, уже поджидавшую возле дома. Но Джастин не знал этого, значит, и вспомнить не мог.
На этот раз Николь отозвалась в трубку ровным голосом, существовавшим для посторонних, как будто в четыре часа утра это мог быть кто-то другой.
— Скажи мне, почему ты бросила трубку именно сегодня? — спросил Джастин. — Я ведь не в первый раз звоню после отъезда.
— А ты вправду не понимаешь?
Что-то возникло в эту секунду в душе, так ощутимо отозвалось, что женщине показалось: Джастин прежде, чем она понял — что это. Сама же Николь в тот момент не успела определить это новое в ней каким-либо словом, и только позднее догадалась, что это — разочарование.
Звонивший не ответил, и пришлось пояснить:
— Когда о человеке говорят так поэтично, как ты только что, но при этом не собираются возвращаться к нему, это может значить лишь одно: с ним прощаются навсегда. Я — уже прошлое, да? До этой ночи ты не давал мне понять, что мы больше не увидимся.
Его молчание такой тяжестью осело в трубке, что Николь уже едва удерживала ее. Больше всего хотелось снова забросить телефон в дальний угол, чтобы не выжимать из Джастина заведомо лживых обещаний. Девушка чувствовала, что он готов уже вот-вот разразиться ими, и как на курке держала палец на кнопке.
— Не говори ничего, — не выдержала первой Николь. — Лучше бы ты и не перезванивал. И я зря взяла трубку. Нужно мне было остаться блеском ночного асфальта… У тебя под ногами.
На этот раз Николь едва вдавила серую кнопку — сил уже не осталось, и молчание Джастина прервалось новой тишиной. Той тишиной, которую отныне предстояло слышать постоянно.
