Не проходило дня, чтобы Дженни Мун не вспомнила Монтану и ранчо Мэлоунов. Прошло уже полтора года с тех пор, как она вернулась в Детройт от Саванны, самой близкой своей подруги, навсегда влюбившись в горы, стремительные реки, высокое небо… А ведь именно тогда она меньше всего была расположена влюбляться во что-то… или в кого-то.
Особенно в какого-то Шейна Мэлоуна — друга индейцев!
И все эти любовные терзания, омрачавшие ее визит, быстро забылись, стоило ей вернуться и взяться за привычную работу в пригороде Бирмингема: она с головой ушла в работу. Но сейчас, когда самолет подруливал к зданию аэропорта Бозмен, Дженни с изумлением поняла, что она все это время как будто убегала от чего-то. Или от кого-то. Она закрыла глаза, пытаясь избавиться от этой глупой мысли. Нет, Мэлоун здесь ни при чем. Ее меланхолия из-за предстоящего отпуска, вот и все. Всегда так бывает.
Я приехала навестить Саванну, говорила она себе, спускаясь по трапу. «Лгунья», — отозвалось эхом в глубине сознания. Сердце учащенно забилось, едва она подумала о том, что он где-то здесь и ждет ее.
Спрыгнув на землю, Дженни окинула взглядом небольшую площадку, где столпились встречающие, и сразу же заметила Шейна, плечом прислонившегося к столбу — точно так же, как в тот раз, когда она впервые увидела его. И тогда он стоял, скрестив руки на груди, а темные глаза буравили ее из-под надвинутой на лоб стетсоновской шляпы.
Легким движением плеча она поправила ремешок дорожной сумки и двинулась вперед.
— Долго же ты, — сказал он, не меняя позы. Бросив свою сумку ему под ноги, Дженни с облегчением вздохнула и встала руки в боки.
— Прямого рейса не было. Пришлось лететь с пересадкой.
Он перекинул сумку через плечо и пошел, не дожидаясь, пока она закончит. Автоматически отметив про себя, как ловко на нем сидят джинсы, Дженни поспешила следом.
— Я имею в виду — долго возвращаешься, — бросил он на ходу.
— А кто тебе сказал, что я возвращаюсь?
Вместо ответа Шейн только искоса посмотрел на нее и направился в зал выдачи багажа. Какая-то заинтересованность была в его взгляде, чего-то он хотел от нее. Ничего он не получит, что бы это ни было.
— Саванна не приехала с тобой? — спросила она.
— Неважно себя чувствует.
Дженни взяла его под руку, повисла на нем всем телом, вынуждая остановиться.
— В чем дело? — он строго, сверху вниз посмотрел на ее руку, и Дженни нехотя отпустила его рукав.
— Она беременна.
— Я знаю.
Ну да, забыла, что он не любит много говорить. Немногословный крутой мужчина с постоянно стиснутыми зубами. Он начинал действовать ей на нервы.
Она узнала свой чемодан на движущейся ленте конвейера и потянулась за ним, но Шейн опередил ее:
— Этот?
— Да.
— Я подгоню машину, — и, не дожидаясь ответа, подхватил чемодан и направился к выходу.
Дженни машинально последовала за ним, но в дверях ее обдало таким холодом с улицы, что она решила подождать внутри. Тоненькая кофточка — не самая подходящая одежда для такой погоды.
Толпа вокруг постепенно редела. Чтобы согреться, Дженни постукивала одной ногой о другую. Пусть этот ковбой не думает, что к ней так легко подобраться. Не выйдет, мальчик. Остаток ноября и весь декабрь она собиралась провести с Саванной: надо помочь ей приготовить все к рождению малыша. И отдохнуть, конечно. Неплохо бы съездить в Бозмен за покупками.
Ее размышления прервал настойчивый автомобильный гудок. Шейн недовольно выглядывал из своего джипа. Дженни вздохнула. Несмотря на промозглый ветер, она не спеша, прошлась от здания аэровокзала до машины и села на переднее сиденье. Потом скрестила руки на груди и произнесла, обращаясь к ветровому стеклу:
— Так ты… все так же живешь с этим старым индейцем в хижине за конюшней?
В ответ Шейн бросил на нее презрительно уничтожающий взгляд и, не удостоив ответом, уставился на занесенное снегом шоссе.
Хорошо. Если дело так пойдет, то она будет слушать радио, не обращая внимания на Шейна. Дженни резким тычком включила магнитофон — раздались протяжные, жутковато-заунывные звуки индейского рожка. Ей вдруг почудилось, что вот сейчас, на вершине следующего холма, покажется индеец верхом на пони, в набедренной повязке, за ним потянется длинная вереница повозок… Дженни тихонько засмеялась, выключила магнитофон, убрала выскочившую кассету и начала переключать радиостанции, одну за другой.
— О-о-о-у… — недовольно промычал Шейн.
Она выключила радио и уставилась в окно.
Темные, неясные очертания впереди превращались в зубчатые, покрытые снегом горные вершины, гряда за грядой. Молчание становилось невыносимым.
— Ты все так же кулинарией занимаешься? — спросил он вдруг ни с того ни с сего.
— А как же? Сапожник сапоги тачает, пирожник пироги выпекает. Все идет как надо, — ответила она, подсовывая под себя ногу и поворачиваясь к Шейну лицом. Четкий профиль выделялся на фоне зимнего пейзажа за окном. Пожалуй, нужно быть поприветливей. Поболтать немного. К тому же и время надо как-то занять. — Да, я все так же работаю в кондитерской, если ты это имеешь в виду. Недавно вот закончила специальный курс по лекарственным травам. Много нового и полезного узнала. Не только для кулинарии, но и для здоровья… Живу потихоньку.
— Хм-м.
— Ты знаешь, например, что если потереть долькой чеснока комариный укус, то раздражение сразу проходит?
— Угу.
— Это откуда?
— От индейцев. Американские индейцы испокон веков используют все, что растет под ногами. — Он усмехнулся. — Если хочешь больше узнать о травах, спрашивай индейцев — многому научишься.
Опять он за свое. О чем бы они ни говорили — всегда индейцы. Может, он сам индеец? Она посмотрела на него, нахмурившись. Волосы почти черные, высокие скулы, резкие черты лица. Неужели, как говорят, он так долго жил с индейцами, что стал походить на них? Она молча пожала плечами и отвернулась к окну.
А вообще, кому какое дело? Если ему нравятся индейцы, то пусть и любит их на здоровье. Если б отец Шейна был индеец, да к тому же бросил бы их с матерью еще до его рождения — вот тогда бы он разделял чувства Дженни к индейцам. Но его отец — Макс Мэлоун, богатый хирург и удачливый фермер. Шейну не понять.
Только мама понимала. Но теперь ее нет.
Те сумасшедшие месяцы, когда мать боролась с последним сердечным приступом, который свел ее в могилу, конечно, притупили боль и шок от удара, но все же душа Дженни постоянно болела от тоски. Может быть, поэтому она и решила вернуться в Монтану. Если б она осталась дома, ей бы пришлось встречать Рождество — впервые в жизни — одной. Всегда рядом была мама, и почти всегда — Саванна. Конечно, она рада счастливому замужеству подруги… Единственное, что ее огорчало: они никогда уже не будут жить в Мичигане вместе.
