«...В комнате стало холодно. Внезапно. Я поежился и накинул на ноги мохеровый клетчатый плед, но меня не оставило ощущение сырой простыни, которая невероятным образом утыкана маленькими тонкими иголками и навязчиво прилипает к телу. Иголки пронзают кожу, проходят сквозь мышцы и впиваются в кости… Малоприятное в общем-то ощущение. Особенно если знаешь, что этот холод неестественный. Я отложил книгу и прислушался: ни звука. Обволакивающая, мертвенная тишина, какой не бывает. И тишина эта самым жутким образом наполнена какими-то не слухом воспринимаемыми шорохами, шепотом, бледными и невнятными следами звуков и голосов. Сердце пропустило удар, потом забилось быстрее обычного.
Началось…
Прошла минута, другая – нет, все вроде бы в порядке. Ничего из того, чего я ожидал, не произошло. Я снова погрузился в чтение Гессе. В принципе жутко, когда начинаешь привыкать к таким вещам, как те, что происходят в этом доме… Я полностью ушел в мир книги, и, когда в следующий раз взглянул на часы, было уже около половины второго. Пора бы ложиться спать. Я захлопнул книгу, нарочито громко, вероятно чтобы как-то приободрить себя и нарушить тишину, которая вновь стала пугающей, как только я прислушался к ней. Янтарный прозрачный круг света от торшера живо скользнул по страницам и вновь замер на темно-зеленом матерчатом переплете. Я нервно сглотнул: путь наверх, в спальню, мог обернуться чем угодно. Господи, ведь каждая ступенька старой скрипучей лестницы способна стать границей того, сумеречного мира, которую я мог легко перешагнуть, не в силах предугадать опасность…
Я снял очки и прижал их пальцами к твердому переплету Гессе. Поднял глаза… Силы небесные, помогите мне!
По полу стелился серебристый, с зеленоватым отливом туман, тонкими усиками-щупальцами обвивал мебель. Усики эти слегка подрагивали, как от ветра, и еле заметно двигались. От лестницы, со второго этажа, ко мне. Оно дышало. Оно ждало. Оно искало меня. Диванчик, на котором я сидел, поджав под себя ноги, был почти единственным островком реального мира в пространстве этой комнаты.
Между лопатками, по позвонкам сбежала холодная липкая капля. Боже, я не хочу снова оказаться в том страдающем, болезненном, испуганном безвременье! В прошлый раз мне удалось вырваться сюда, но чего это стоило...»
Господи, ну что это такое! Я не могу больше писать эту чушь!
Тэсс с ненавистью ударила по клавишам всеми десятью пальцами и тряхнула волосами, как поглощенная собственной игрой пианистка. Какая бессмыслица! Монитор обреченно отразил белиберду, набранную к тому же заглавными буквами. Ударом кулака Тэсс вполне удачно попала по кнопке выключения.
Она резко встала и подошла к окну. Окна, кстати, были одной из главных причин, почему когда-то была выбрана эта квартира: огромные, арочные, с маленькими цветными витражами вверху. Ну и что, что краска немного облезла – со стороны улицы ведь не бросается в глаза… А витражи с цветами? В этой комнате вообще слишком много неживых цветов: неестественно яркие стеклянные на окнах, бледные пастельные – на обоях. Тэсс уже десятки раз хотела поменять фон, но маме когда-то так нравились эти незамысловатые уютные цветочные мотивы, что взять и содрать со стен старые обои просто не было сил. Это же была не обычная бумага – задний план прожитой жизни.
Мебель тоже так давно не меняли, что к ней уже подошло бы определение если не антиквариат, то «в стиле ретро». Когда-то она на самом деле была очень хорошей. Почему же теперь нужно ее предать? Неужели просто потому, что принято менять обстановку? Ведь если обои – фон прошлого, то эти кресла, столик, комод, диван – его свидетели. А со свидетелями нужно обращаться почтительно.
Высокое трюмо отражало часть комнаты, погруженной в прозрачный полумрак, открытое окно, низкие пухлые облака, жемчужные, будто подсвеченные изнутри магическим вечерним светом. И женщину. Невысокую, очень хрупкую женщину с бледным лицом и темными волосами до подбородка, слегка взъерошенными, как обычно: когда Тэсс работала, она редко бралась за расческу. Зеркало могло отразить только правую половину ее лица и, соответственно, темно-карий глаз. И старое зеркало знало, что другой – бархатно-серый.
Растянутый ворот заношенного джемпера густого оттенка красного съехал набок, обнажив беззащитное худенькое плечико и тонкую ключицу. Порыв осеннего вечернего ветра сквозь открытое окно ворвался в комнату и холодной лапой растрепал волосы, прикоснулся к незащищенной шее и плечу…
Уже давно Тэсс казалось, что такой же лихой бродячий ветер разгуливает по ее жизни, создает неуютное, гнетущее ощущение, легко и цинично расшвыривает то, что казалось необходимым и очень дорогим. Почти тридцать лет она живет в этом мире, думает о чем-то, что-то любит, пишет. И все равно жизнь пуста. Пуста, как та запылившаяся крупная ваза синего стекла, что стоит на трюмо. В ней почти никогда не бывает цветов…
Да, Джон действительно давно не дарил Тэсс цветов – впрочем, как и чего-то еще. Четыре года назад, когда они только начали встречаться, он часто приносил ей розы, то белоснежные, то кроваво-красные, какие-то симпатичные безделушки, а в почтовом ящике почти каждый день можно было найти наивную открытку или глупую любовную записку.
Это время прошло.
Надо сказать, что и длилось-то оно не очень долго: месяца три-четыре. Потом Джон со свойственной многим мужчинам простотой решил, что битва выиграна, крепость сдана, и вовсе перестал утруждать себя подобными проявлениями внимания, которые, конечно, хороши для начала отношений (потому как действенны), но ведь не всю же жизнь изображать из себя Ромео!
Тэсс так и не стала миссис Мотт. Однако Джон относился к ней, как к законной жене. Часто – не в самом лучшем смысле этого слова. Приходил, не скрывая того, что рассчитывает на горячий ужин и согретую постель, что читать новые главы в ее бредовых книгах не собирается, потому как к чтению со школьной скамьи испытывает острую неприязнь…
Джон действительно был смазлив, молод (на полтора года младше Тэсс), так что при первой встрече с большой вероятностью мог произвести впечатление на юную и неопытную девицу. Четыре года назад Тэсс тоже была юной и неопытной замкнутой девушкой с богатым воображением, которое парадоксально раскрашивало мир в густые, мрачные, зловещие тона. Она только начинала писать свои триллеры – эти треклятые дурацкие книжки… Искать парня, который смог бы выносить постоянно терзающие ее бредовые идеи и образы, Тэсс к тому моменту уже устала. Ни один не выдерживал больше двух месяцев, а потом прямо-таки мистическим образом испарялся. Джон был первым, кто проявил к ней устойчивый интерес. Тэсс так захотелось обмануться… Право, это совсем-совсем несложно, если большую часть времени живешь в мире фантазий и причудливых образов… А у Джона была такая подкупающая детская улыбка! Она обнажала крупные белые зубы, а в глазах прыгали веселые чертики. Ни дать ни взять мальчишка, совсем как тот, другой, что много лет назад катал свою соседку Тэсс на велосипеде и даже подарил ей котенка на Рождество.
