— Это вовсе не гостеприимство. Это… это…
— Когда подберешь подходящее название, скажи мне, а пока… — Кивком головы он указал на ажурную металлическую лестницу. — Думаю, твой чемодан уже на месте.
— Понятно. — Так, значит, он с самого начала предвидел ход событий! — Ты очень уверен в себе, правда, Лука? — спросила она, отталкивая его руку. — И никогда не сомневаешься, что все получится по-твоему.
— Спасибо, хотелось бы думать, что так и есть.
Это было сказано с намерением досадить ей, и цель была достигнута. Стараясь не показать этого, Эми с гордо поднятой головой направилась к лестнице. Не надо было ей приезжать! — в который раз подумала молодая женщина. Стефания не стала бы требовать этого от нее… Хотя нет, она бы рассчитывала на ее приезд.
Долг, уважение, ответственность, жертвенность… Стефания была человеком старой закалки и всю жизнь руководствовалась этими стандартами. И она, несомненно, ожидала бы от женщины, к которой относилась как ко второй дочери, что та будет присутствовать на официальной церемонии прощания с ней. Иначе и быть не могло.
Эми вмиг достигла верхней площадки лестницы, ярко освещенной солнечными лучами, струящимися сквозь огромные арочные окна, и, ничего не видя перед собой, пролетела по зеркальному паркету коридора к спасительной двери. Ворвавшись в спальню, она обессиленно прислонилась к захлопнувшейся двери.
Отдышавшись, она медленно оглядела большую светлую комнату, которая служила им семейной спальней. Именно здесь был зачат Доменико — через три месяца после свадьбы, в долгие безумные часы любовных игр, когда она стонала от утонченных ласк, которыми Лука щедро одаривал ее податливое тело, и Эми тонула в потоке чувственных ощущений столь прекрасных, что за них не жалко было и умереть…
Испытывала ли то же и Франческа? Она специально вызвала в памяти это имя, пытаясь использовать его как оружие против собственной слабости. Возможно, мрачно подумала Эми. Весьма возможно. Лука замечательный любовник.
И в этот момент она увидела искусно подобранный букет диких цветов. Маргаритки, кроваво-красные маки, кукушкин цвет с нежными розовыми лепестками, бледно-голубые незабудки, сочно-зеленые листья и небесно-голубые лепестки вероники, мать-и-мачеха, оранжевая ястребинка, сердечник луговой, алый сочный цвет…
— О Боже! — вскричала Эми, невольно схватившись рукой за горло. Ее свадебный букет! Только Луке было известно его значение. Она медленно подошла к столу и долго смотрела на цветы, а потом осторожно коснулась острых колосьев дербенника и бледно-желтого златоцвета, крохотных белых цветков пастушьей сумки.
Все долгие годы, проведенные в детском доме, Эми поддерживали маленькие букетики, которые она собирала в парках и по обочинам дорог, чтобы украсить свой подоконник в общей спальне. В их скромной красоте было что-то теплое и милое, резко контрастировавшее с закоснелой, строго регламентированной жизнью дома, основанной на бездушном рационализме. От них веяло умиротворением и — она никому так и не смогла объяснить этого — надеждой, обещанием лучшей жизни. Когда Эми, волнуясь, попробовала рассказать об этом Луке, собиравшемуся украсить их свадьбу всем оранжерейным великолепием, ей показалось, что он пропустил ее слова мимо ушей.
Но в день свадьбы ей доставили перевязанную белыми атласными лентами охапку диких цветов.
Тогда Эми заплакала; заплакала она и сейчас, бросившись на душистое льняное покрывало большой двуспальной кровати. Уткнувшись лицом в подушку, она полностью предалась терзавшим ее горю и унынию.
Как он мог? Как мог он держать в объятиях Франческу, любить ее, улыбаться ей после всего пережитого вместе? Свадьба, чудесные мгновения слияния воедино, рождение Доменико, его смерть… О Боже! Его смерть…
Ее тело сотрясали рыдания. Хриплые отчаянные звуки достигли ушей высокого, загорелого мужчины, стоявшего за дверью, и его пальцы замерли на ручке, а лицо превратилось в подобие маски. Резко повернувшись, он большими шагами ринулся прочь.
Через пятнадцать минут, когда Паула принесла поднос с едой, Эми была уже умыта и казалась спокойной, по крайней мере внешне, но после ухода маленькой горничной, взглянув на политый томатным соусом мясной рулет, она только устало вздохнула.
Она думала, что время слез, боли и отчаяния уже позади, но стоило ступить на землю Италии — и прошлое, как темный туман, вновь окутало Эми. Она поставила поднос на столик, взяв с него лишь большой хрустальный бокал с охлажденным, сохранившим аромат винограда красным вином, и через большую застекленную дверь вышла на балкон, под теплые лучи солнца. Там и нашел ее через двадцать минут Лука.
— Ты ничего не съела. — Он кивнул в сторону комнаты.
— Я не голодна. — Она вызывающе подняла голову, и синие глаза смело встретили взгляд угольно-черных.
— Кому нужно, чтобы ты заболела?
То ли от действия густого, крепкого вина, выпитого на пустой желудок, то ли вследствие напряжения последних дней, вызванного известием о смерти Стефании, то ли от недостатка сна и мучительных воспоминаний, а возможно, из-за Луки с этим его высокомерием Эми вдруг почувствовала, что сейчас сорвется.
— Никому. Разумеется, никому! Ведь тогда от меня не будет никакой пользы, — едко согласилась она. — Если я не смогу нянчиться с Пьетро, то грош мне цена для семьи Джерми…
— Прекрати! — Шагнув вперед, Лука с яростью во взоре схватил ее за руки. — Я имел в виду совсем не это, и ты прекрасно все понимаешь!
— Ничего я не понимаю и не хочу понимать! — Эми вызывающе выпрямилась и сверкнула глазами. — Отпусти меня немедленно! — продолжила она ледяным тоном. — Тебе же было сказано, что я не потерплю такого обращения.
Несколько мгновений Лука не шевелился, на лице его отражалась борьба каких-то непонятных ей чувств. Потом он резко отвернулся и, сгорбившись, оперся руками на перила балкона.
— Никогда в жизни не встречал столь упрямой женщины, — в бешенстве пробормотал он.
— В это нетрудно поверить. — Голос Эми прозвучал не так саркастически, как ей хотелось бы.
Тяжело вздохнув, Лука медленно повернулся к ней. Его лицо опять стало непроницаемым.
— Я попрошу принести другой поднос, и. на этот раз ты поешь. Ужин будет только в восемь, а я не хочу, чтобы ты упала в обморок: ты и так совсем исхудала.
Глаза Эми негодующе сверкнули. Конечно, пышные формы Франчески ему больше по вкусу. Что ж, тем лучше.
— Если хочешь знать, мой вес идеально соответствует росту… И пока никто на то не жаловался.
Она и сама не знала, зачем добавила последние слова, но Луке они явно не понравились. Взгляд его стал совсем ледяным, губы сжались в прямую линию. Как он только посмел сравнивать ее с этой женщиной?
