Перевоплощение стало полным. Бледное лицо под короткими черными волосами выглядело изможденным, изнуренным войной. Женщина, смотревшая на нее из зеркала, была уже не Рэчел Келлер. Это была Лили. Чувства ее стали чувствами Лили, слезы — слезами Лили.
Прозвенел первый звонок. Рэчел поднесла к губам помаду. Сейчас она начнет жить жизнью Лили.
Когда занавес опустился в последний раз и отгремели последние аплодисменты, Рэчел поняла, что спектакль все еще на гребне. Публика все еще любит ее. На какой-то момент она почувствовала себя вполне счастливой. Но лишь на короткий момент. В зале зажегся свет, зрители двинулись к выходу. Она осталась одна, она снова стала Рэчел Келлер.
Пройдут долгие двадцать четыре часа, прежде чем она сможет опять почувствовать себя счастливой. Еще целый день и целая ночь до тех пор, пока она снова ощутит, что ее любят. Рэчел обхватила себя руками за плечи и медленно пошла обратно в свою уборную.
Она увидела его сразу же, как только открыла дверь. Он сидел перед зеркалом, освещенным лампочками без абажуров, и пил красное вино из кружки, которую она обычно использовала, когда чистила зубы.
— Почему ты здесь? Ты получил мое письмо?
— Получил, — ответил он и пододвинул к ней открытую бутылку. — Может, нальешь и себе? Тогда и поговорим.
Она села на тяжелый, обитый парчой диван, который предоставило ей руководство театра, и начала стаскивать парик.
— Ничего из этого не выйдет. Что бы ты ни говорил, ничего у нас не получится.
— Почему, Рэчел? — спокойно произнес он. — Скажи, почему у нас ничего не получится?
Рэчел почувствовала, как ее охватывает отчаяние.
— Послушай, ты же прочитал мое письмо. Да ты и сам все знаешь.
Он со стуком поставил стакан.
— К черту письмо. Письма — это для малознакомых людей. Если моя возлюбленная считает, что мы должны расстаться, я хочу слышать это от нее самой.
Рэчел ощутила, что уверенность начинает покидать ее.
— Боб, — произнесла она дрожащим голосом, — мы ведь все это уже проходили, давно, в Лос-Анджелесе, когда расставались в первый раз. Надо ли к этому возвращаться?
Он встал, провел рукой по взлохмаченным черным волосам. Рэчел поняла, что от разговора не уйти. Сделала глубокий вдох.
— Ты тогда сказал, что не сможешь со мной жить, если я буду играть на сцене. Ну так вот, я не собираюсь бросать театр. Просто не могу. Так же, как не могу избавиться и от своих чувств к тебе.
— Так вот в чем дело. Ты будешь играть в театре. Мы будем жить отдельно… Ты, значит, этого хочешь.
Глаза ее наполнились слезами.
— Конечно, я этого не хочу. Но у меня ведь нет выбора, так?
Он подошел к ней, схватил за руку. Глаза горели гневом.
— А тебе не приходило в голову, что за это время кое-что могло измениться?
Она отступила, потирая локоть.
— Что могло измениться?
Наступило молчание. Потом он поднял глаза, и она увидела в них не гнев, а боль.
— Я изменился.
Рэчел сидела на диване в грубом костюме времен войны. Освобожденные от парика волосы падали на плечи беспорядочными завитками. Она чувствовала себя неряшливой, неловкой и беззащитной. Указала рукой на стул:
— Сядь, выпей еще вина и расскажи мне, в чем ты изменился.
Он сел рядом с ней на диван.
— Ты мне не веришь.
Сердце гулко стучало в ее груди. Она проклинала свое тело. Двадцать четыре часа назад она была в постели с этим человеком. Она все еще никак не избавится от привычки любить его. Усилием воли она выпрямилась, перевела дыхание.
— Конечно, не верю. Ты же старомодный ирландец, Боб. Тебе нужен старомодный брак со старомодной женой. А я не такая и не могу стать такой.
Он провел рукой по лицу.
— Старомодный брак… Можешь смеяться, если хочешь, но это как раз то, что было у меня с Клаудией. Мы и поженились только потому, что она пообещала отказаться от своей профессии. И, надо отдать ей должное, сдержала слово. Проблема лишь в том, что я не любил ее. Она могла хоть на голову встать, это все равно ничего бы не изменило.
Рэчел потянулась за сигаретой, но он остановил ее.
— Не надо, — сказал он мягко.
Она взглянула на него и снова почувствовала, что собственное тело предает ее.
— Почему ты не хочешь дать мне сигарету?
— Потому что мне нужно полное внимание.
Он взял ее руки в свои. Как только он до нее дотронулся, Рэчел почувствовала, что пропала.
— Я люблю тебя, — сказал он. — Все остальное не имеет значения. Если тебе вздумается сплясать голой на столе или баллотироваться в президенты Соединенных Штатов, меня это не волнует. Меня волнует только одно — не оставишь ли ты меня опять.
Рэчел как бы смотрела на себя со стороны. И видела себя не героиней, не талантливой актрисой, а женщиной. Любящей женщиной. Женщиной, находящейся целиком во власти своих чувств.
— Я тебя не оставлю, Боб. Теперь нет.
Он притянул ее к себе. Теперь она поняла, кто она такая: Рэчел Келлер — женщина и актриса. Поиски закончились.
На Бали старая китаянка-прорицательница гладила кота и смотрела на огонь. На мгновение одно полено разгорелось ярче остальных, посылая вверх целый сноп искр.
Марта Чонг нахмурилась.
— Успокойся, Клаудиа, — проговорила она вполголоса, как бы обращаясь к самой себе. — Не видишь разве, теперь между вами все кончено.
Полено вспыхнуло еще ярче и раскололось, издавая звуки, похожие на взрывы.
Пожилая женщина тяжело вздохнула:
— Ох уж эти туристы… Ну почему я не промолчала и не оставила себе те деньги?
